Понаехали!

— Стало быть, будет советовать, — Елисей потер зудящую щеку. Матушка всегда-то серьезно относилась к невысказанным своим обещаниям.

— Держись, — Святогор хлопнул по плечу со всей дури, и Елисей согнулся, ибо силы у младшенького было немеряно.

— Не дури, — буркнул цесаревич, плечо потирая.

— Не дурю… а хочешь, сблизу поглядим?

— Хоровод? — ныне аккурат вела Медведева, которая была всем хороша, куда как лучше, чем парсуна, с неё малеванная.

Отливали золотом волосы.

Сверкали камни драгоценные на убранстве, летело тончайшее полотно девичьего платка… и чудесна была картина. Слишком уж. И верно, оттого эта чудесность заставляла Елисея чувствовать себя… неуверенно.

Именно.

И это чувство, которого он и в прошлым годе не испытывал, когда ходил к Перевалу да воевал диких турок, раздражало несказанно.

— Я тайный ход знаю в сад маменькин.

— Кто его не знает.

— Так… идем!

— На кой? Они все тут…

— Дурак ты, — радостно сказал Святогор, и хотел было затрещину по прежней своей привычке отвесить, да Елисей увернулся. — Тут одни боярские дочки, да еще Сварожина, которую приняли, потому как со Сварожиным никому-то ссориться неохота. Но и идет вона, последнею, сразу за гречанкой… а прочие где?

— Где? — послушно повторил вопрос Елисей. И себя же по лбу хлопнул. Конечно. Небось, иным-то в малый двор ходу нет, как заперли на женской половине, так и сидеть они там будут, лишь изредка на людях появляясь.

— Вот! — Свят поднял палец. — А там самое интересное!

— Думаешь?

— Знаю. Ну сам посуди. Ты что, боярских дочек не видел? Да их при каждом вечере полно, а вот те, что попроще…

Свят зажмурился счастливо.

— Надеюсь, ты ничего такого…

— Чего? — братец уставился тем самым невинным взглядом, которому матушка по сей день верила, наивно полагая, что уж её-то любимец ничего дурного сотворить не может.

— Ничего, — отрезал Елисей, взгляду не поддавшись. В отличие от матушки, он братца знал с иной стороны, которая внушала некоторые опасения. — Их богиня благословила, дурень ты этакий.

— И что?

— И ничего. Понесет какая… а с благословением божьим ни одно мажеское заклятье не сравнится, так вот, если понесет, матушка жениться заставит. И не мне тебе рассказывать, сколь она этой женитьбой довольна будет.

Святогор вздохнул.

И задумался.

Крепко так задумался. Елисей даже понадеялся, что выводы братец сделает верные. Он и сделал. Вздохнул этак, с притворною печалью, и промолвил:

— Но поглядеть-то можно?

— Поглядеть… поглядеть, думаю, можно.

Особенно под отводом глаз.

Правда, заветная калиточка, которую жаловали не только цесаревичи, но и все-то дворовые боярыни, оказалась заперта. И другая, про которую знало куда как меньшее количество народу, тоже.

— Ну, маменька, — Елисей не сомневался, кто запоры поставил. Да и силу на печати, которой запоры скрепили, сложно было не узнать. — И что теперь?

— А… ничего, — Свят поплевал на руки и, подпрыгнувши, зацепился за тугую плеть то ли винограда, то ли хмеля, то ли еще чего. В ботанике Елисей был не силен. — Я… как-нибудь… и без калиточки.

Братец, невзирая на годы, был и силен, и ловок.

— Чего встал? — отозвался он, оказавшись на самом верху. Сел на ограде, поерзал. — Тут невысоко. Или помочь?

— Обойдусь, — здравый смысл подсказывал, что стоило бы отказаться и от предложения, и от самой затеи, но отступаться Елисей не привык.

Тем паче перед Святом, который после долго станет вспоминать. И подшучивать, что, мол, струсил Елисей перед невестами.

Наверх забрался он с легкостью, правда, дожидаться его Свят не стал, скоренько скатившись вниз.

— Давай! — донеслось откуда-то из-под покрова зелени.

Дерева в этом месте росли густо, а кусты и того гуще, и вот чем дальше, тем меньше у Елисея оставалось энтузиазма.

— Я вообще… присмотреть за этим вот… бестолковым, пока беды не натворил, — сказал он, будто кто-то да мог услышать.

Елисей перекинул обе ноги.

И прыгать не стал.

Это глупо, прыгать, не понимая, куда. Он развернулся, лег на живот, нащупав ногой плеть. Опробовал её на прочность и только после этого решился ступить.

Оно-то лихость молодецкая лихостью, но матушка не обрадуется, ежели Елисей себе ногу сломает.

Или руку.

Или еще что-нибудь.

Почему-то на спуск стена показалась куда как более высокой, чем на подъем. И очутившись внизу, Елисей выдохнул с немалым облегчением. Все-таки подобные забавы были не для него.

Оглядевшись, он понял, что в этой части сада бывать ему не доводилось. Здесь было сумрачно, темно и вообще не слишком уютно.

А Свят исчез.

И вот как его искать? Он почти решился сплести поисковика, когда над ухом раздалось характерное гудение. И Елисей застыл.

Он… не боялся ос.

И шмелей.

Категорически не боялся. Опасался самую малость, что было логично, потому как здравомыслящий человек будет опасаться здоровенных гудящих больно жалящих тварей. Оса же, словно чувствуя здравые опасения человека, замерла перед носом. А потом на нос и вовсе уселась.

Елисей забыл, как дышать.

Оса же медленно поползла по переносице, забираясь все выше. А над ухом загудела вторая.

И третья.

И здоровые же… в жизни он таких здоровых не видел! А главное, кружат, будто медом им намазано.