Понаехали!

Нет, Мишанька этой встречи не то, чтобы боялся. Глупость какая… так, опасался самую малость. И оттого ерзал, крутил головой, то и дело порываясь вовсе уйти. Хотя боярыня Мармышкина, поставленная к Мишаньке, дабы не случилось ущербу чести его, пусть даже и от встречи с батюшкой, уйти бы не позволила.

Мишанька ей не нравился.

Категорически.

И он затылком чувствовал взгляд её, полный недовольства. И сопение слышал. И…

— Доброго дня, — батюшка явился, слава всем богам, один.

И боярыне поклонился, пусть бы и стояли Мармышкины куда как ниже Гурцеевых. Она-то тоже поклоном ответила, преважным, мол, и мой род славен.

Славен.

Куда как славнее.

— Доброго дня, — проворчал Мишанька и кланяться не стал. Исключительно из упрямства. И вообще… ответом на выходку его были два недовольных взгляда. Но Мишанька сделал вид, что понимать ничего не понимает и вообще…

— Достопочтенная Никослава Беревеевна, — сказал папенька. — Мы с дочкой прогуляемся тут… недалече. Перемолвимся словечком?

Показалось, что откажет, но нет, кивнула этак величественно:

— Вам ни в чем отказу быть не может.

И зарделась так, что румянец стал виден и под толстым слоем пудры. Мишанька открыл было рот, но сказать ничего не успел, потому как был схвачен папенькой под руку и так схвачен…

— Что? — спросил Мишанька, когда боярыня осталась за розовым кустом. Далеко-то она не уйдет, но подслушивать, быть может, не станет.

Или станет?

Папенька не изволил ответить, но лишь сопел угрожающе.

— Я, между прочим, не напрашивался! Я вообще не знаю, как оно получилось! Я случайно!

— Ты все случайно, — прогудел батюшка и вздохнул этак тяжко, обреченно.

И Мишанька тоже вздохнул и тоже тяжко, может, не столь обреченно, но все-таки.

— Ты ведь меня заберешь? — получилось как-то жалобно.

— Куда?

— Домой…

Папенька покосился.

— Или к ведьмам… я к ним даже почти привык, — признался он и понял, что правду сказал. — Учусь вот… выучусь.

— Выучишься… — папенька произнес это престранным тоном, от которого Мишаньке совсем не по себе сделалось.

— Ведьмой стану… собой обернусь. Или просто ведьмой стану.

Он шмыгнул носом, вдруг осознав, что на глаза навернулись слезы. Этак и расплакаться недолго! А он в жизни не плакал, даже в те редкие моменты, когда папенька снисходил до розги и воспитания, все одно не плакал. Мишанька часто-часто заморгал.

Плакать хотелось.

Неимоверно.

И еще пирожка, но непременно с пареною облепихой. И он понять не мог, как два этих желания могли существовать одновременно, еще и пятка чесалась.

— Это же все… оно же не всерьез! Я же ж… если кто узнает, что я…

— Знают все, кому надобно, — князь Гурцеев присел на махонькую лавочку, которая под весом его немалым едва слышно затрещала. Он же, поерзавши, проворчал. — Поставят тут всякого непотребства, нормальному человеку не влезти.

Мишанька промолчал, ожидая, пока папенька с мыслью соберется. А говорить он явно собирался и судя по тому, что до сих пор собраться не способен был, разговор предстоял непростой. И Мишанька догадывался, о чем он будет.

— Забрать я тебя не могу при всем желании, — промолвил, наконец, князь Гурцеев, ладонью пот со лба отирая. — Неможно.

— Почему!

— Богиня благословила, стало быть обязанный быть… обязанная, — поправился он.

— Но я же…

— Девица, — буркнул папенька. — И о том свидетельство имеется четырех целителей и всей мажеской коллегии.

Мишанька закрыл глаза, старательно отделываясь от мыслей о сплетнях, которые теперь по Гильдии ходят. И ходить будут. И даже если ему вновь случится собою стать, ходить не перестанут.

Боги милосердные… да он сам на границу попросится, лишь бы…

— И протокол соблюсти обязаны, — продолжил князь, поглядывая на сына искоса. На дочь. Вот никак-то у него не получалось к этакой мысли привыкнуть, хотя надо было признать, девка из Мишаньки вышла на диво пригожая, крепкая и ладная.

— И… что теперь?

— Ничего… поживешь в тереме царском, с царицей вот чаев попьешь…

…ага, Мишаньке эти чаи поперек горла встанут.

— С дружком своим словом перемолвишься… балы будут опять же. Только оденься прилично, а то глядеть срамно!

И пальцем ткнул. В то, на что глядеть срамно.

— Что ведьмы дали, — Мишанька бить по пальцу не стал, все ж отец родной, но за кружево, двойным слоем декольте обрамлявшее, по последней, стало быть моде, потянул. Но добился лишь того, что кружево затрещало.

— Ведьмы, — отец сплюнул. — Ишь… надо было сразу весточку послать, чай, Гурцеевы мы, неужто одну девку не нарядим? Сення же пришлю… чего там? А то и боярыню попроси, не побрезгуй, поговори вежливо, а не со своим гонором, в ноженьки поклонись, она и смилостивится, сподмогнет с платьем.

— Ага, — только и выдавил Мишанька, осознавая, что жизнь его тутошняя будет не только долгою, но и тоскливою.

— Или от матушку твою… она-то еще, небось, не привыкла, но тебя увидит, так и… — князь осекся, не зная, как правильно сказать. Да и сам-то он, говоря по правде, не уверен был, что именно скажет дорогая супруга. В прошлый-то раз она изволила выражаться весьма конкретно, хоть и матерно.

И еще потребовала ведьм к порядку призвать.

Только как призовешь-то?