Понятие политического

Личная жизнь Шмитта наладилась не сразу. Женитьба не решила старых проблем, не положила конец его беспорядочным связям, а лечение тяжелой болезни молодой жены требовало времени и немалых денег.[804] Теряя связи среди католиков, в том числе и в партии Центра, он все больше сближался с крайними националистическими кругами, и антисемитизм Шмитта, давший о себе знать публично уже после победы нацистов, достаточно определенно формируется именно в это время.[805] Это в особенности примечательно, если учесть, что его приглашению в Берлин способствовал все тот же Мориц Юлиус Бонн, который некогда помог Шмитту стартовать в аналогичном заведении в Мюнхене, представитель старой еврейской фамилии и один из ведущих экономистов Веймарской Германии, будущий ректор Школы. Евреями по происхождению были и Пройс, и Эрих Кауфман, выдающийся юрист и влиятельный правительственный эксперт, боннский и берлинский коллега, дружеские отношения с которым позже переросли во взаимную ненависть.[806] Вычеркнуть эти (и не только эти, но и куда более многочисленные) связи и факты взаимного влияния из истории духовной жизни Германии, из биографии самого Шмитта столь же невозможно, как и не замечать открывающегося и все растущего массива фактов прямо противоположного свойства, говорящих о низкой, морально весьма предосудительной позиции Шмитта по отношению к коллегам и друзьям в годы нацизма.[807] Возможно, недоумение и озадаченность являются здесь все еще более адекватной, хотя и наивной, реакцией читателей его биографии, чем любые попытки подвести Шмитта под какую-то одну, логически сконструированную категорию, представив его характер и поведение как нечто последовательное и единое. Это же, попутно заметим, касается и отношения Шмитта к нацизму, о чем ниже еще будет сказано несколько слов. Здесь же хотелось бы только зафиксировать, что публично сказанное слово, статья или книга должны быть для нас все еще важнее дневниковых записей, писем и прочих свидетельств, если мы хотим разобраться в существе сказанного, а не в намерениях и тем более личных качествах сказавшего.

«Понятие политического» можно читать по-разному. Текст обретает разные оттенки в зависимости от контекста. Уже в начале 30-х гг. было опубликовано около сотни откликов на него, и это значило, что Шмитт, был ли он правильно или нет понят большинством своих читателей, попал в нерв общественного интереса. Издание 1963 г., которое мы положили в основу помещенного в настоящем сборнике перевода, действительно самое полное. Но предисловие и послесловие к изданию 1963 г., равно как и включение в него позднейших короллариев, — это уточнения, интерпретации, предпринятые самим автором. Шмитт проясняет свою позицию для читателя начала 60-х гг., но умалчивает об издании 1933 г., в котором некоторые важные акценты расставлены иначе, чем в издании 1932 г.[808] Издание 1932/63 гг. используется в наши дни повсеместно. Требуется лишь не упускать из виду то, что считал необходимым подчеркнуть в предисловии сам Шмитт:[809] «Понятие политического» написано не для вневременного конструирования абстрактных категорий. Классическое понятие политического привязано к определенной эпохе, к европейскому государству, включенному в систему права народов. «Классическое — это возможность однозначных, ясных различений. „Внутри“ и „вне“, „война“ и „мир“, а во время войны — „военное“ и „гражданское“, „нейтральность“ или „не-нейтральность“, — все эти разделения можно распознать, никто не собирается их затушевывать. И во время войны у всех, по обе стороны, тоже вполне ясный статус. И враг во время войны, как ее трактует межгосударственное право народов, признается суверенным государством на том же самом уровне [что и воюющее с ним государство]».[810] А поскольку такого государства как способа организации политического единства в западном мире в этой классической форме больше нет, то и значительная часть рассуждений трактата должна оставаться непонятной.