Поражение Федры

Наконец вся стена была покрыта. Покачнувшись, я спустилась на пол и взглянула на дело своих рук. Стена была неровной. Краска легла пятнами, неоднородно. Отчетливо виднелись следы кисточки. Но это была моя стена. Я решила ее покрасить и справилась. И это совершенно точно победа.

Теперь осталось придумать, как эту стену украсить. Об этом я еще не успела поразмышлять. Я могла бы начать роспись с критского быка, на котором уже набила руку, но не могла представлять его, не вспоминая нанизанное на его рога худенькое тело – эта картина до сих пор стоит перед глазами. Нет, нужна свежая идея. Надо показать, что я приняла новый дом. На ум пришел символ Афин – мудрая старая сова, ассоциирующаяся с богиней Афиной, но я не видела ни одной вблизи, поэтому вряд ли смогу верно передать глаза. Отец Тесея Посейдон, с трезубцем в руках, – слишком банально.

После долгих раздумий я решила изобразить море: бьющие о берег синие волны, залитые золотым светом солнца. Подходящий символ: Посейдон, отец Тесея, в паре с Гелиосом, моим дедом. Муж и жена, объединившие богов. Губы дрогнули в улыбке – вспомнился урок, который наш мастер фресок Алессандро давал своим ученикам, не зная о моем присутствии среди них.

– Не забывайте: вы художники, но творите вы для своих покровителей – тех, кто дает вам работу. А чего ваш покровитель жаждет больше всего? Само собой, быть превознесенным. Чтобы личность художника отошла на второй план, а на первом красовался он сам. Как этого добиться? Дать ему почувствовать себя важным. Они считают себя потомками богов. Так сделаем же их богами! Превозношение – в нем вся суть. И именно оно оплатит ваш ужин.

После его слов я внимательно осмотрела наш главный зал – во всем дворце я любила это место меньше всего, в то время как отец его обожал – и отметила мощь и силу критского быка. И в самом деле превознесение. А кого будут помнить дольше: Алессандро, гениального художника, нарисовавшего эти фрески, или царя Миноса, сына Зевса, которого олицетворяет критский бык?

Держа это в уме, я решила сделать акцент на море, а не на солнце в небесах. Возможно, моему супругу будет приятно напоминание о том, что его отец – владыка морей и океанов.

Нанесение красок дарило гораздо больше удовольствия, чем побелка стены. Я получила возможность сотворить собственный океан, изобразить его воды различными оттенками синевы, выделить волны мазками белой и черной краски. Получилось ли у меня передать воображаемый образ? Конечно же, нет. Между ним и реальной картиной зияла огромная пропасть, и, должна признать, я понимала это даже в своем крайне увлеченном состоянии. Но рисовала я с наслаждением, с головой уйдя в творческий процесс, пока уже не перестала различать, где я сама, а где моя работа. Без сомнения, любой человек принял бы меня за наивную дурочку, избалованную принцессу, играющую в художника. Позже я и сама так думала, глядя на стену в пятнах синей и белой краски, словно нанесенной наугад. Но во время рисования, с кистью в руке, я не играла. Я ощущала себя художником.

Я рисовала весь день. Когда я, довольная собой, закончила изображать воду, солнце опустилось уже низко. Холодный воздух напомнил о том, что скоро вернется Кандакия с ужином. И у меня для нее будет сюрприз, хотя она его не одобрит.

Кандакия

Афинский дворец пугает меня. Радует то, что я уже немолода. Все служанки вокруг тихие, как мышки, и ходят чуть ли не на цыпочках. Они носят сандалии на плоской подошве, чтобы не привлекать внимания, и длинные рукава, чтобы скрыть синяки. Я сама не заметила, как последовала их примеру. И, что хуже всего, наконец покинувшая покои Федра тоже ведет себя очень тихо. Никто не обращается с ней как с царицей. Все ее просто игнорируют. Еду и воду ей приношу я, и большую часть времени мы сидим в наших комнатах.

Тесей не появляется. Федре, похоже, невдомек, что с каждым днем ее ценность и важность сходят на нет. Целыми днями она либо рисует свою картину – «фреску», как она ее называет, – либо молится, преклонив колени у маленького алтаря, который сложила в покоях. Дитя бы все изменило, но откуда ему взяться? Федра, наверное, единственная девушка, коротающая ночи в одиночестве. Кроме меня, разумеется, но я уже стара. Она же должна была стать тут царицей.

Однажды, набирая еду в общих кухнях, я услышала, что служанка упомянула имя Федры. Машинально вскинула голову, но тут же ее опустила, не желая привлечь внимания.

– Слыхали? Царица опять крутилась вокруг принца.

– Правда? – отозвалась другая женщина. – По-моему, великовозрастный юнец чересчур много молится.

– Он пока еще только молится, – заметила служанка помоложе, и у меня помимо воли сжалось сердце.

– Вы бы видели, как он на нее смотрит, – засмеялась та, что первой заговорила о Федре. – Вероятно, молится о прощении за то, что предает свою драгоценную Артемиду.