Порченый подарок

Я не успела обдумать, как относиться к последнему, как увидела появившегося из-за угла конюшни Бора. Шел он стремительно, широко шагая, хмурился и впился в меня пристальным взором, как только нашел глазами. Воздух вокруг меня сразу сгустился, каждый вдох стал каким-то слишком отчетливым, от головы до пят пробежала волна покалываний, словно я была вдруг обнажена и попала под порыв сильного ветра, вот только не понять — ледяного или обжигающего.

— Я думал, ты не хотела выходить, — произнес он, останавливаясь передо мной так близко, что я уловила его дыхание на своем лице. Легкое движение навстречу, и наши губы бы встретились. Он, похоже, испытывал меня, проверяя, отступлю дальше или останусь на месте.

А я смотрела в его глаза, в какой уже раз поражаясь невообразимой интенсивности голубого в них, и честно спрашивала себя, что хочу сделать. Стоять на месте, давая понять, что его близость, несмотря на страх, не противна мне, или отодвинуться, потому что так, наверное, было бы правильнее. Зверь, перед тобой зверь, лишь прячущий это за совершенным мужским лицом, твердила некая упрямая и зажатая часть моей сущности, та самая, что мечтала вернуть все как было, не только до Аргаста и нашей встречи с Бора, но и до Алмера. Но и ее противница, не менее упрямая, которая тоже я, возражала, что до сих пор видела от предводителя только добро и ласку, коей раньше и не ведала, и до тянущей, неприличной боли внутри жаждала ее снова. Дважды ему случилось напугать меня: тогда на границе, когда узнал о том, что не будет первым, и сегодня. Но я должна быть слепой или бесчувственной, чтобы не понять: он сожалеет о каждом совершенно искренне.

— Без дела сидеть, да позволять себя думам разным одолевать я не хочу, — ответила супругу, и сердитые морщинки между его бровей мгновенно разгладились.

— Лекуба, значит, вывели, — перевел он взгляд на коня, а потом на сына, и прозвучали его слова тяжеловато, как если бы кому-то должно было за это попасть.

— Это я! — поторопилась я взять вину и, подавшись вперед, порывисто положила ладонь на грудь мужа.

— Конечно же ты, — выдохнул он рвано и накрыл мои пальцы своими, будто нарочно акцентируя это простое инстинктивное касание как нечто очень-очень значимое. Его сердце билось мощно и сильно, так и стремясь выпрыгнуть прямо в мою руку.

— Коли ты уже тут, отец, то я пойду? — пробормотал Ронра, глядя себе исключительно под ноги и краснея.

— Иди, — кивнул ему Бора вроде и строго, но появившиеся крошечные смешливые морщинки в уголках рта скрыть не смог.

Парень унесся так же быстро, как его родитель шел сюда. Я таки разорвала наш с Бора физический контакт, повернувшись обратно к коню.

— Вот так загадка ты у меня, Ликоли, — вздохнув, с сожалением проговорил предводитель. — Уж как все недолюбливают да страшатся этого жеребца, а ты именно его и выбрала, дабы своим внимание одарить. Неужто не боишься?

— Не боюсь, хотя опасаюсь — не безумная же.

— Этого зверя нет, а моего — да? В чем разница?

Я помедлила, размышляя над его вопросом.

— Лошадей я сызмальства люблю, прежде каждую свободную минуту на конюшне проводила, уж сколько меня отец и воспитатели ни журили или ни увещевали — все в пустую. Знаю я их, как смотрят, как телом говорят друг с другом или с людьми, понимаю, злятся ли, боятся, скучают. Чую, кто с хитринкой или даже подлостью и ударить может, а кто только пугает или вовсе в хорошем настроении.

— То есть дело в том, что их ты знаешь и понимаешь, а моего зверя только увидала и что у него на уме не ведаешь? — Бора напряженно всматривался в меня.

— Не только… кони они… не хищники же!

— Ну так и что с того? Разве захоти он тебя поранить или даже убить, есть у тебя силы от такого защититься? Или мало людей лошадям случилось угробить?

— Немало, — легко согласилась я, вспомнив сразу дворового мальчишку из моего детства, который по глупости да из дерзости любил кататься по грязи в загоне, повиснув на хвосте у коняг. Ему хватило одного лишь удара в голову от не пожелавшей терпеть такое кобылы, чтобы больше уже никогда не подняться.

— И жестоки они бывают друг к другу, и дерутся, случается, жеребцы насмерть.

— Верно.

— Но?

— Просто… они же просто животные, и все на этом, понятно мне это. А с тобой… — я даже зажмурилась, выжимая из себя нескромные слова, — я же с тобой постель делю… в себе принимаю… и вдруг ты зверь.

— Противно тебе теперь вспоминать о том? — Бора опустил голову, и дыхание его стало резче.

— Вот вроде и должно бы, но нет, — неожиданно для себя самой призналась я. А ведь правда это, правда. Ну и кто же я после этого?

— Не противно — это хорошо.

— Но это не значит, что снова… Я ведь не знала до того, кто ты, что ты, а сейчас знаю. Коли возлягу с тобой опять — душа моя безвозвратно потеряна.

— Не веришь, что не демоны мы из ваших писаний?

— Я никогда и не верила, что они могут существовать, но вот как объяснить самой себе все?