Порочный красный

– Не оставляй меня снова. Я не смогу заботиться о ней одна. – Я опускаю голову.

– Тебе и не придется делать это, Леа.

Я поднимаю голову и с надеждой смотрю на него.

– Я заберу ее с собой. Она моя дочь, и я позабочусь о ней.

О боже. Что я наделала?

Он встает, запускает мотор, мы мчимся обратно к берегу, и я чувствую, что остатки моего рассудка летят в тартарары.

* * *

Как только он привязывает лодку к причалу, я выскакиваю из нее и бегу к своему телефону, который я оставила в машине. Мне хочется убраться отсюда. Я тыкаю пальцами в экран, но у меня ничего не выходит. Я звоню в службу такси и сообщаю им, где я нахожусь. Я дрожу, несмотря на жару. Боже мой, и о чем я только думала, говоря ему это? Мне трудно дышать, когда я смотрю, как он идет по причалу, идет туда, где сижу я, взгромоздившись на капот его машины. Даже теперь, при нынешнем положении дел между нами, при виде него мое сердце трепещет. Я так люблю его, что оно ноет. Он упорно не глядит на меня. Я не знаю, что это значит, но от дум никому не становится лучше. Они будят опасный водоворот эмоций, в котором я уже однажды тонула. Я не хочу возвращаться туда.

Под его ногами хрустит гравий, когда он подходит ко мне. Я сижу, обхватив руками свою талию и пытаясь вернуть себе здравый рассудок. Он останавливается в нескольких футах от меня. Он идет сюда, чтобы проверить, как я. В эту минуту он ненавидит меня, но идет сюда, чтобы проверить, как я.

– Я вызвала такси, – говорю я. Он кивает и смотрит на воду, которая видна едва-едва за рощицей, в которой он припарковал свою машину.

– Я останусь здесь, – говорит он. – Я позвоню тебе, когда вернусь, чтобы забрать Эстеллу.

Я вскидываю голову.

– Забрать ее? – Ах вот что.

– Я возьму ее, чтобы она какое-то время побыла со мной в моей квартире.

Я вдыхаю через нос, борясь с моими эмоциями и пытаясь вернуть себе контроль над ситуацией.

– Ты не можешь забрать ее у меня, – цежу я сквозь стиснутые зубы.

– Я и не пытаюсь. Она не нужна тебе, Леа. Мне нужно время, чтобы подумать, и будет лучше, если она останется со мной. – Он потирает лоб, пока я тихо паникую.

Мне хочется завопить:

«Не думай! Не думай!»

– А как же твоя работа? Ты же не можешь заботиться о ней с твоим рабочим графиком.

Я пытаюсь выиграть время. Я облажалась, но я могу все исправить. Я могу быть хорошей матерью и хорошей женой…

– Она важнее работы. Я возьму небольшой отпуск. На следующей неделе я отправляюсь в деловую поездку, а после этого приеду и заберу ее.

Мои мысли ворочаются еле-еле. Я не могу придумать ни одной причины, почему он не может так поступить со мной. Я могла бы использовать ребенка как рычаг давления – могла бы пригрозить ему, – но в долгосрочном плане это вышло бы мне боком. Если ему нужно время, то мне, возможно, следует дать его ему. И, может быть, время нужно и мне.

Я киваю.

Он так сжимает губы, что они белеют. Следующие двадцать минут ни он, ни я ничего не говорим. Он ждет вместе со мной, пока к нам не подъезжает видавшее виды такси и, обдав гравием наши лодыжки, не останавливается. Я сажусь в такси, не глядя ему в глаза. Возможно, он ожидает, чтобы я повернулась и сказала ему, что все это была неправда. Но я смотрю прямо перед собой.

Добираясь из Флорида-Киз до Майами, мы едем по узким полоскам земли, тянущимся над глубокой синей водой. Я отказываюсь думать… всю дорогу домой. Я просто не могу этого делать. Я сосредоточиваю внимание на машинах, проезжающих мимо, заглядываю в окна, оцениваю пассажиров: загорелые семьи, возвращающиеся из отпусков, работяги со скучающими лицами, женщина, плачущая, подпевая радио. Увидев ее, я отвожу глаза. Мне ни к чему, чтобы мне напоминали о слезах.

Когда я возвращаюсь домой, Сэм только что уложил ребенка на ночь. Он вглядывается в мое лицо и открывает рот, готовясь засыпать меня вопросами.

– Ничего не говори, мать твою, – рявкаю я.

Его рот все еще открыт, когда я взбегаю по лестнице и захлопываю свою дверь. Несколько секунд спустя я слышу, как его джип выезжает с подъездной дороги, и выглядываю в щелку между шторами, чтобы удостовериться, что он уехал. Я хожу по комнате взад и вперед, тихо щелкая ногтями и пытаясь решить, что мне делать с этой кашей, которую заварила Оливия.

Затем почти внезапно я выбегаю в коридор и вхожу в комнату ребенка. Подойдя на цыпочках к ее кроватке, я заглядываю в нее, как будто ожидаю увидеть там змею, а не спящего младенца.

Она лежит на спине, повернув головку набок. Она сумела вытащить одну ручку из пеленок, в которые завернул ее Сэм, и, сжав ее в кулачок, частично засунула его в ротик. Каждые несколько секунд она начинает сосать его так остервенело, что мне кажется, что она вот-вот проснется. Я пячусь, чтобы она не увидела меня. Я даже не знаю, может она видеть меня или нет. Обычно матери фиксируют такие вещи, заносят их в таблицы – первая улыбка, первое рыгание, и так далее в том же духе – первое то, первое се.