Порочный красный

– По-моему, ты постоянно отдаешь свою верность не тем людям, – замечает он.

– О чем ты? – огрызаюсь я.

– Ну, не знаю. Ты готова была взять на себя вину за своего отца, хотя он явно ни во что тебя не ставил, а затем отпихиваешь от себя своего ребенка, как будто она для тебя всего лишь неудобство.

Я ощетиниваюсь.

– Ты можешь взять выходной до конца дня.

Сэм вскидывает брови.

– Тогда до понедельника.

Когда он выходит, я не смотрю ему вслед. Я поднимаюсь по лестнице, чтобы проведать Эстеллу, и тут вспоминаю, что ее там нет. В последнее время я делала это не раз, ожидая услышать ее или увидеть, когда вхожу в комнату. В отличие от того, что было несколько месяцев назад, я не испытываю облегчения от того, что ее тут нет. Я чувствую…

Что я чувствую? Черт, черт. Я однозначно не хочу думать о моих чувствах.

Я подхожу к морозилке и достаю пакет лимской фасоли. Прикинув его вес на руке, я вдруг швыряю его обратно, резко, как питчер в бейсболе.

Сдернув с крючка на кухне ключи от моей машины, я иду в гараж. Здесь стоит и та моя машина, которой я пользовалась до того, как родила – принесший мне кучу удовольствий скоростной вишневый кабриолет. Я глажу его по капоту и сажусь за руль. Затем быстро проезжаю мимо своего кроссовера, мимо почтовых ящиков и доезжаю до конца улицы.

Я чувствую себя потерянной. Потерянной и невероятно обозленной. Я резко останавливаюсь на парковке перед продуктовым магазином. И решительно войдя внутрь, сразу хватаю корзинку, иду в отдел конфет и сметаю с полки весь изюм в шоколаде и кучу жевательных конфет с фруктовыми вкусами. Когда я вываливаю все это на транспортер кассы, молоденький кассир смотрит на меня округлившимися глазами.

– Это все…

– Да все! – кричу я. – Если только ты не хочешь дать мне еще и новую жизнь.

Он все еще пялится на меня, разинув рот, когда я хватаю свои покупки и бегу к машине.

Приехав домой, я первым делом достаю из морозилки все мои замороженные овощи. И, разрезав пакеты один за другим, высыпаю все их яркое содержимое в мусор, напевая себе под нос. Затем делаю глоток водки прямо из бутылки, скидываю туфли на высоких каблуках и открываю первую коробку изюма в шоколаде. И начинаю объедаться. Я съедаю все до последней коробки, пока меня не начинает тошнить. В два часа ночи я звоню Калебу. Когда он отвечает, его речь звучит невнятно.

«Ему не надо кормить ее в два часа ночи», – думаю я. Везунчик.

– В чем дело, Леа? – спрашивает он.

– Верни мне моего ребенка. – Я жую жевательную конфету и жду.

Секунд десять он молчит.

– Зачем?

– Затем, что я хочу, чтобы она знала, что нет ничего плохого в том, чтобы есть конфеты.

– Что? – Его тон холоден.

– Не задавай вопросов. Вези моего ребенка обратно. Прямо завтра утром. – Я даю отбой.

Я хочу получить моего чертова ребенка обратно. Я хочу моего чертова ребенка.

Глава 30

Прошлое

Судебный процесс надо мной был самым абсурдным из всего, что когда-либо происходило со мной – и не только потому, что моим адвокатом была бывшая девушка моего мужа, но также и потому, что прежде меня никогда ни в чем не обвиняли. Впервые в жизни я оказалась в настоящей заднице.

Я была против того, чтобы Оливия становилась моим адвокатом. Я сопротивлялась, пока Калеб не посмотрел мне в лицо и не сказал:

– Ты хочешь выиграть или нет?

– Почему ты так уверен, что она сможет выиграть дело? И почему ты считаешь, что она захочет это сделать? Ты забыл, как она притворялась, будто не знает тебя, когда ты потерял память? Она хочет вернуть тебя – и, скорее всего, проиграет нарочно.

– Я знаю ее, – возразил он. – Она будет бороться изо всех сил… особенно если я попрошу ее об этом.

И на этом все было решено. Мое дело досталось моей сопернице, и мне пришлось положиться на Калеба, а значит, и на нее, потому что больше мне было не на кого полагаться. Обычно из неприятностей меня вытаскивал мой отец, но на этот раз именно он и поставил меня в это положение, прежде чем умереть от инфаркта.

Я не доверяла ей. Она была резка со мной. Я полагала, что адвокаты должны вести себя так, чтобы их клиенты чувствовали себя уверенно – даже если они лгут им по поводу их шансов выиграть процесс. Оливия же всячески старалась заставить меня поверить, что мое дело швах. Я не могла не замечать, что всякий раз, когда рядом с нами оказывался мой муж, она имела кислый вид и была напряжена. И даже когда он задавал ей вопрос, отвечая ему, она всегда притворялась, что занимается чем-то еще. Я ненавидела ее. Я ненавидела каждый день того года, который ушел у нее на то, чтобы добиться моего оправдания. За все это время был только один день, когда я не испытывала к ней ненависти.

Тот день, когда она вызвала меня для дачи показаний, был самым худшим днем моей жизни. Никто не хотел, чтобы она это делала – все считали, что это приведет нас к провалу.