Порог

Бизанкур сглотнул. Он совершенно не понимал, что происходит. Прежде он хотел только убивать. Теперь же он хотел владеть. И подчиняться. Странная семнадцатилетняя инуитка, дикарка, за несколько секунд сделала из него черт знает что… Ее отказ был безжалостнее лезвия, которое перерезает горло. Впрочем… Сейчас ему необходимо сказать то, что он так или иначе доносил до всех перед тем, как получить свое. А он всегда должен получать свое.

— Вам нужно только абсолютное понимание того, что отныне минутами жизни вашего ребенка буду распоряжаться я, — сказал Бизанкур и услышал свой голос словно со стороны, через толщу холодной голубой воды.

— Да, я согласна, — все так же сонно, словно в полузабытьи, ответила Йоханна, но Жан-Жака не обманула ее мнимая апатичность.

Ее взгляд, устремленный одновременно на него и в бесконечность, был пронзительно потусторонен. У него закружилась голова от этого взгляда. Он разил вернее, чем клинок, который недавно отобрал у него Асмодей. И теперь снова у него хотят что-то отобрать. То, что отдавать он совершенно не хотел. Неизвестно почему…

— Так что я должна сделать? — вновь спросила она.

— Понимать то, что… вы и так понимаете, — снова сглотнув, сказал Бизанкур. — И сказать несколько слов. «Отдай меньшее, получишь большее».

— Отдай меньшее, получишь большее, — улыбаясь прямо ему в лицо, повторила Йоханна.

«Она понимает абсолютно ВСЕ, — высветилось в голове у Бизанкура. — Фантастическая женщина».

И тут гостиницу тряхнуло.

— С кем сейчас Тагйулон? — спросил Жан-Жак-Альбин.

— С сиделкой, которую нанял для него отец, — ответила инуитка.

Бизанкур увидел, как за окном одна за другой ударили три молнии.

Йоханна проследила взглядом за их просверками:

— Свобода?.. Свобода!

Она засмеялась.

«Совершенно невероятная женщина», — снова подумал он, а вслух повторил:

— Поедем со мной.

И снова он удостоился лишь мимолетного сонного взгляда удлиненных, чуть раскосых глаз:

— Нет.

— Но почему? — вырвалось у него. — Я могу дать тебе гораздо больше. Ты будешь владеть миром, а не жалкой кучкой долларов.

Йоханна смерила его медленным оценивающим взглядом и, помедлив, покачала головой.

Его руки непроизвольно сжались в кулаки… и вновь разжались. Нет, он не хотел убивать ее. Он хотел увезти ее с собой, чтобы каждый день иметь возможность смотреть на нее, на бьющуюся на шее жилку, слушать ее голос, слушать ее молчание, дыхание, стук сердца, чувствовать теплоту кожи, которую хотелось не прокусить, а бесконечно целовать…

— Нет, — в третий раз сказала она, улыбаясь и бесстрашно глядя ему прямо в лицо.

И он понял, что, если даже она узнает, насколько он могуществен, это не поколеблет ее решения уехать с тем, кого она уже выбрала. Не из-за любви. А оттого, что уже сделала выбор. Он чувствовал, что она не терпит суеты. В ней жила древняя невозмутимость. И если Йоханна узнает, сколько человек собственноручно умертвило чудовище, сидящее перед ней, она и тогда не перестанет улыбаться, и никто никогда не узнает, о чем она думает. Это сводило его с ума.

Да, он сейчас получил свое. Очередного ребенка в коллекцию несостоявшихся апостолов. Но она — Йоханна — не принадлежала ему, и ее он получить не мог. Вряд ли он стал бы пытаться переубедить девушку или как-то иначе за нее бороться, просто знал, что не забудет ее никогда. Все, что он мог подарить ей, — это оставить в живых Фила Адамса. Впервые он задумался о чьей-то жизни и судьбе, и это была не жизнь и судьба Фила Адамса — только Йоханны.

Дверь за ней закрылась. И закрылись глаза Бизанкура.

— Ну что? Осталась последняя добродетель, ты, как никогда, близок к цели? — бодро спросил Вельзевул, появляясь перед Бизанкуром прямо из стены.

Жан-Жак поднял отяжелевшие веки и молча кивнул.

— Эй, только не говори, что влюбился, — пристально всмотрелся в него демон. — Это было бы смешно… «Бесконечно целовать», говоришь?

Француз вздрогнул. Он не говорил этого. По крайней мере, вслух.

— Да ты романтик… Кстати, пацан насмерть подавился пуговицей, которую какого-то черта потянул в рот, — невозмутимо рассказал Вельзевул. — Где он только ее взял. Они вечно тянут в рот что попало. Няня пыталась выколотить эту пуговицу, но не получилось, а врач, как водится, опоздал… Ты рад?

Назвать это радостью было бы трудно, к большому своему удивлению, понял Жан-Жак. Глухая тоска и безнадежность вновь навалились на него.

— Понятно. Ну, ничего. — Взгляд Вельзевула стал жестче. — Сейчас я тебя приободрю.

Он, не сходя с места, протянул руку, и она, удлинившись ровно до того места, где сидел Бизанкур, легла тому на плечо, которое немедля зачесалось.

— Да не дергайся ты, — лениво сказал демон. — Я просто забрал у тебя то, что когда-то дал. Больше тебе это не понадобится…

Жан-Жак судорожно схватился за плечо. Там когда-то было у него выпуклое родимое пятно, знак множественности, с помощью которого он мог имитировать любую внешность. Знак исчез, и у Бизанкура мгновенно пересохло во рту.

— Ну, что? Взбодрил? — поинтересовался Вельзевул.

— По… Почему? — заикаясь, вскочил Жан-Жак.