Порог. Повесть о Софье Перовской

В Сониной тогдашней позиции, как она теперь понимала, был, конечно, некий логический изъян. Почему-то ей невдомек было, что, скажем, попытка отбить от жандармов приговоренного к каторге Войнаральского — предприятие, в котором она сама принимала участие, — вооруженное нападение» то, когда в завязавшейся перестрелке был убит один из жандармов, по сути своей ничем не отличается от замысла убить Мезенцева… Нападение на конвой, сопровождавший Войнаральского, было 1 июля, казнь Мезенцева свершилась 4 августа, следовательно, они больше чем на месяц даже опередили Кравчинского, тем не менее, вот ведь странность, мало кто сознавал тогда (возможно, таких и вовсе не было), что оба эти факта имеют прямое отношение именно к политической борьбе! Уезжая в Харьков (как раз с намерением освободить Войнаральского), она в глубине души таила надежду, что дело с Мезенцевым как-нибудь рассосется, само угаснет, по причине своей сложности хотя бы. Но возвратившись в Петербург, она, к досаде своей, обнаружила, что никто здесь и не думал отказываться от первоначального плана. Напротив, в этом плане появились новые детали: решено, что Мезенцев должен погибнуть непременно от удара кинжалом в грудь; его казнь должна быть результатом единоборства, а просто карательной операцией.

Это была совершеннейшая уже наивность. Соня не устала твердить об этом Ольге Натансон, самому Кравчинскому всем прочим великим умникам. Разве не ясно, пыталась убедить их всех Соня, что при таком условии у исполнителя «ни не остается и малейшего шанса на спасение? Кому, скажите на милость, нужен этот бессмысленный риск? Тебе, Оля, тебе Сергей, мне? Какое-то рыцарство навыворот, право! Пусть я буду тысячу раз ретроградка, но казовая романтика л мне не по вкусу, нет… Обиднее всего было, что особо ей не не возражали, просто старались не отвечать на тревожные вопросы. Так что Соне оставалось уповать лишь на то, что Кравчинского не хватит решимости осуществить задуманное: его личная, не подлежавшая сомнению храбрость как бы компенсировалась присущим ему добросердечием, душевной мягкостью.

Этому предположению суждено было очень скоро подтвердиться: дважды Кравчинский выходил навстречу Мезенцеву, когда тот прогуливался по улице, и оба раза проходил мимо него; к чести его, Сергей не скрывал своей слабости, хотя при желании легко мог оправдаться тем, скажем, что охрана все равно не дала бы ему приблизиться к Мезенцеву; нет, негодуя на себя, он чистосердечно признавался, что в решающую минуту руки его становились словно ватные; но ничего, тут же, правда, прибавлял он, ничего — он уверен, теперь-то уж совершенно уверен, что пересилит себя. В следующий раз…

Следующий этот раз пришелся на 4 августа. Казнь над Мезенцевым была совершена средь бела дня почти в центре города.

Весть об этом настигла Соню в дороге, по пути в Крым (нужно было отсидеться какое-то время у мамы в Приморском, подальше от полицейских силков, расставленных в Петербурге на участников харьковской попытки освободить Войнаральского). Неизвестно почему она сошла на какой-то захудалой станции, купила зачем-то местную, на толстой шероховатой бумаге, газетку; здесь же, на щелястом перроне, заглянув в нее, сразу и наткнулась на сообщение, напечатанное необычно крупными буквами, и, пока не ударил вокзальный колокол, все стояла на перроне, читала заметку.

Сообщение было предельно лаконичным. Из него явствовало, что покушение произошло утром, в десятом часу, когда начальник Третьего отделения собственной его императорского величества канцелярии генерал-адъютант Мезенцев по обыкновению совершал свою пешую прогулку в сопровождении полковника Макарова; в это время из ворот дома Кочкурова вышел неизвестный высокий брюнет и, подойдя вплотную к генералу, поразил его кинжалом; когда же полковник Макаров побежал за ним, намереваясь схватить его, другой, тоже высокий, но более молодой брюнет (вероятно, Баранников, подумала Соня, именно он должен был подстраховывать Кравчинского) выстрелил в полковника, но промахнулся, и, едва тот отскочил в сторону, оба преступника вскочили в ожидавшие их дрожки, запряженные резвым рысаком (Варвар, догадалась Соня, да, видимо, тот самый Варвар — призовой рысак, который года два назад помог вызволить из неволи Петра Кропоткина), вскочили в экипаж и, пользуясь быстротой своей лошади, во всю прыть ускакали по Итальянской, а затем по Садовой, оставив преследующих далеко позади. Еще сообщалось, что Мезенцев в тот же вечер скончался от смертельной раны.

Значит, Кравчинский решился, все-таки решился. И какое счастье, что ему удалось благополучно скрыться! Поистине, ведь только чудо могло его спасти! Как-то сами собой отошли на задний план, сразу стали несущественными все их прежние споры и раздоры, главным в тот момент было, что Кравчинский, слава богу, цел и невредим, и Соня молила провидение, чтобы жандармские ищейки не напали на его след.