Пороги

Они подошли к костру и, не решаясь на следующий шаг, стали смотреть на пламя. Сзади подошла лошадь и прикоснулась мягкими губами к плечу девушки. Та засмеялась, отступила на шаг, прижалась к ее шее. Степка тоже протянул руку погладить. Потрепал гриву, коснулся руки девушки. Она спрашивающе посмотрела на него. Степка, наконец, решился, неловко потянулся поцеловать. Она так и приникла к нему.

— А я даже не знаю, как тебя зовут, — с трудом переводя дыхание, спросил Степка.

— Вера.

— Я почему-то так и думал, что Вера.

— Услышал где-нибудь.

— Догадался.

— А тебя тоже кони любят. Гнедой вот подошел. Он к чужим никогда не подходит. Ты когда вернешься?

— Не знаю. Вернусь.

— Если хочешь, буду ждать.

— Хочу…

Она снова прильнула к нему.

На повестке дня

В конце августа председателей собрали в райкоме. Собирали к десяти, но собрались все не раньше половины двенадцатого — дел невпроворот: уборка на носу, дороги после недавних проливных дождей развезло, добирались кто как мог. Приехавшие пораньше курили в коридоре, то и дело поглядывая в окно — как бы снова не заморосячило.

— Враг бы побрал эту погодку в самое неурочное время! — недовольно проворчал кто-то.

Наконец всех позвали в кабинет. Когда расселись, Перетолчин тяжело поднялся, упираясь в стол кулаками. Помолчал, оглядывая собравшихся, пережидая легкий тревожный шепоток и поскрипывание старых стульев. Начал тихо, доверительно.

— Бюро сегодня, товарищи, только по одному вопросу. И поскольку мы вас всех на него собрали, думаю, что специфика данного вопроса для вас не секрет. Успокаивать не буду — вопрос не легкий. Но вопрос в масштабе всей нашей страны. Не понимать этого предложено считать преступлением! План ваш по хлебосдаче намечен твердо. По тому, кто сколько посеял. Что говорить — трудный план. Но речь сейчас, товарищи председатели, о другом… О другом, товарищи, речь. Будем сдавать хлеб сверх плана. — Пережидая напряженную тишину, он стоял, по-прежнему упираясь кулаками в стол, исподлобья глядя на собравшихся. Было хорошо видно, что ему нелегко все это говорить. — Все понимаю, все знаю. И самим ничего не остается, и сверхсилы это для многих. А надо! И не то даже, что надо… Каждый килограмм хлеба — это удар по засухе… по развалинам, в которых пока еще чуть ли не полстраны лежит. Это рука будущему нашему, которую мы протягиваем ему из своего нелегкого, но героического времени, товарищи. А когда нас учили отступать или трудностей бояться? Партия нас этому не учила! И товарищ Сталин нас этому не учил! Мы привыкли говорить — надо? — сделаем! И я думаю, что эти слова, товарищи, мы и положим в основу решения нашего сегодняшнего бюро. Кто «за» — прошу поднять руки.

Председатели медленно, один за другим поднимали руки. Большинство старались не глядеть на соседей. Лица у всех были хмурыми. Помедлив, внимательно посмотрев на Перетолчина, поднял руку и Николай Перфильев.

После бюро потянулись скопом в районную чайную, благо идти всего через дорогу…

Когда все расселись за двумя составленными столами, Рубанов, оглядывая всех хитровато прищуренными глазами, с наигранной живостью стал рассказывать:

— Что-то Тюркин сегодня расщедрился невпролаз… Который месяц гвозди прошу, как об стенку. А сегодня сам подходит — выписывай, мол. Я смотрю, раз такое дело, так скоб у него еще взял полсотни, пока образумится…

Подошедшая официантка стала составлять на стол тарелки.

— Тебе на что скобы-то? — нехотя поинтересовался Большешапов. — Строить, что ль, что задумал по нонешним временам?

— Ты мне, милая, подушечек еще с полкило прикинь, — попросил официантку Рубанов. — Розовые такие, у вас там видал. Ребятишкам обещал… — И только после этого повернулся к Большешапову. — Барженка у меня старая имеется, Иннокентий Иванович. У своза с прошлогодней весны еще мокнет. Так, я думаю, перевоз к Еловой в лесопункт, значит, наладить. Паром такой сообразить.

Большешапов аккуратно разливал по стаканам водку.

— Хозяйственный ты мужик, Рубанов, — не то одобрительно, не то осуждающе хмыкнул он. — Поглядишь на твои заботы, горько не станет.

— Тюркин, я слыхал, коровенку завел, — предложил свою версию неслыханной щедрости кладовщика Постнов. — Видать, под твое сенцо подсыпается. Твой-то колхозишко поближе. А то, глядишь, и нам бы чего отвалил.

— Мне-то без ума. Стожка что ль жалко? — потянулся за стаканом Рубанов. — Сена-то мы нынче ладно навалили. Пусть пользуется.

— Вы теперь так друг друга и будете пользовать, — проворчал Большешапов. — Поехали, председатели…

Поднял свой стакан. Выпили.

Сидело их сейчас за столом районной чайной четверо. Четверо председателей — почти все в районе. Ни веселья у них, ни обычного шумного разговора на этот раз как-то не получалось.

— У нас в деревне, — неожиданно подал голос упорно молчавший до того Перфильев, — охотники белок, что похужей, не вышли еще, «горявками» зовут. Корысти с них никакой. Не разглядит кто, да и загубит зверюшку…

— Ты это об чем, Николай? — удивился Постнов.

— Это он по первости своей председательской нашу жизнь на себя примеряет, — догадливо пояснил Большешапов.