Пороги

— Чтобы слышнее было. Ты не переживай. Уточним, переночуем — и чуть свет по ветерку да по первому снежку. Слыхал прогноз? Уверенно снежок обещали.

— Положил я на эти прогнозы. А вот что спину тянет, это вполне даже. Барахлит погодка. Припозднилась. Говорят, сейчас вообще климат меняется. То ли везде, то ли только у нас, в Сибири. Конкретно — в нашем направлении.

— Хорошо бы.

— Что хорошо?

— Чтобы хоть что-то поменялось…

Машина затормозила у огромного здания знаменитого строительного управления. Вышли.

— Как хочешь, Анатолий Николаевич, а я свое ружьишко даже в твоей машине не оставлю. Оно мне два раза жизнь спасало.

— Реликвии надо беречь. Уступаю диван в своем кабинете. Ложись и спи с ним в обнимку.

Вахтер дернулся было, поскольку вошедшие были одеты для предстоящей охоты — в сапогах, куртках из шинельного сукна, с рюкзаками, да ещё и с ружьем. Но узнав Кураева, вытянулся в струнку и многозначительно показал пальцем наверх.

— Чего это он? — заинтересовался Иван, поднимаясь вслед за Кураевым по широкой полутемной лестнице.

— Кто-то или что-то. Сейчас разберемся.

Дверь в ярко освещенную приемную была полуоткрыта. В неё, как и положено, выходили двери из двух кабинетов — Кураева и его заместителя Рохлина. Из-за неплотно прикрытой двери заместителя доносилось негромкое пение, а сама приемная была буквально завалена букетами цветов, в большинстве своем из-за несезонья весьма дорогих.

— Хоронят, что ль, кого? — шепотом спросил Иван.

Возившийся с ключами от своего кабинета Кураев наконец открыл дверь и позвал прислушивающегося к пению спутника:

— Проходи.

— Нет, правда. И поют как на похоронах, тихонько. Свет потушили. Венков, правда, не видать.

— Не валяй дурака. Все ты прекрасно знаешь.

— Ей-богу, не в курсе.

— Газеты читать надо. Юбилей.

— Чей?

— Эпохи.

— Не слыхал.

— Тридцать лет нашему Управлению стукнуло. Слышишь, о чем они там поют?

— Вроде о Братске.

— Значит, о себе любимых. О своих прошлых заслугах.

— Понятно, — хмыкнул Иван, понюхав один из букетов. — О чем ещё сегодня петь. Цветов-то понатащили. Если наши места в соображение взять, да то, что снег на носу, — каждый букет сотен на пять, не меньше. Мне за него месяц пластаться.

— По-твоему, не заслужили?

Кураев зажег в кабинете свет и сразу же направился к телефонам. Пытался куда-то дозвониться.

— Я про то, что деньги зря переводите.

— Цветы украшают жизнь.

— Чего её украшать? С одного боку украсишь, с другого голяком останешься. А в среднем — ни то ни сё. Вас-то чего не пригласили?

— Куда?

— Песни петь.

— Голос у меня не тот.

Кураев, наконец, оставил телефон в покое, прошел в комнату за кабинетом, зажег там свет, стал набирать воду в чайник.

— Чай будешь?

— Я больше насчет поспать. Вставать чуть свет, а я со вчерашнего дня глазами моргаю. Баба с ножом к горлу — раз, говорит, на охоту намылился, и меня обиходь, и дрова чтобы на всю неделю… Из чего угодно выгоду сообразит.

— Ты ложись, ложись. Диван в полном твоем распоряжении. А я чайку… — Включил чайник. — Там, Ваня, элита. Те, кто с первого колышка. — Явно нервничая, снова подошел к телефону и стал набирать какой-то номер. И снова безответно. — Телефон отключила.

— Нервная она у вас баба. Женщина то есть.

Иван разулся, пристроил на диване рюкзак под голову, придвинул стул, повесил на его спинку ружье, лег. Кураев в своем закабинетном логове тоже прилег на диван.

— Будешь нервной, — отреагировал он на замечание Ивана. — Общаемся только по телефону, и то не всегда. Пока вскипит, полежу немного. А ты спи, спи. Проспим — опозоримся.

— Вы ещё насчет министра поинтересоваться прикидывали.

— Судя по лирическому настроению в соседнем кабинете, он ещё парит в облаках. Или раздумал прилетать.

— Хорошо бы, — проворчал Иван и закрыл глаза.

В полутемном кабинете Рохлина, освещаемом лишь фонарем «Летучая мышь», демонстративно водруженном посередине стола, собравшиеся допели последние строчки и некоторое время сидели молча. Наконец кто-то встал и зажег свет.

Любому вошедшему в кабинет прежде всего бросался в глаза огромный портрет «Деда» — первого знаменитого на весь мир начальника строительства. Зачем-то оглянувшись на него, бессменный секретарь всех бывших начальников управления Тамара Леонидовна вытерла слёзы. Да и ещё кое у кого глаза были на мокром месте.

Первым поднялся из-за стола бывший знаменитый бригадир, Герой Социалистического Труда, а сейчас начальник отстающего СМУ Степан Иннокентьевич Петраков. Некоторое время молчал, низко опустив голову, потом тихо сказал:

— Бывают минуты, которые не забываешь всю жизнь…

— Звёздные, — уточнила Тамара Леонидовна.

— Правильно, они, — согласился Петраков. — Слабоват языком молоть. Поэтому и начальник из меня дерьмовый.

— По-твоему, начальники только языком? — не удержался Рохлин.

Заслуженный строитель Сергей Сергеевич Седов тоже не удержался.

— Посчитай, сколько нас осталось… Всего ничего. Почти все здесь находятся.

— Лучшие уходят первыми, — снова вмешалась Тамара Леонидовна. — Нет, вы тоже все прекрасные, золотые, но лучшие уходят первыми. Это закон.