Портрет Дориана Грея

The mere lines looked to him like those straight lines of turquoise-blue that follow one as one pushes out to the Lido.	Даже самые строки в этой книге напоминали Дориану те бирюзовые полосы, что тянутся по воде за лодкой, когда вы плывете на Лидо.
The sudden flashes of colour reminded him of the gleam of the opal-and-iris-throated birds that flutter round the tall honey-combed Campanile, or stalk, with such stately grace, through the dim, dust-stained arcades.	Неожиданные вспышки красок в стихах поэта приводили на память птиц с опаловорадужными шейками, что летают вокруг высокой, золотистой, как мед, Кампаниллы или с величавой грацией прохаживаются под пыльными сводами сумрачных аркад...
Leaning back with half-closed eyes, he kept saying over and over to himself:-	Откинув голову на подушки и полузакрыв глаза, Дориан твердил про себя:
"Devant une fa?ade rose, Sur le marbre d'un escalier."	Пред розовеющим фасадом Я прохожу ступеней ряд.
The whole of Venice was in those two lines.	Вся Венеция была в этих двух строчках.
He remembered the autumn that he had passed there, and a wonderful love that had stirred him to mad, delightful follies.	Ему вспомнилась осень, проведенная в этом городе, и чудесная любовь, толкавшая его на всякие безумства.
There was romance in every place.	Романтика вездесуща.
But Venice, like Oxford, had kept the background for romance, and, to the true romantic, background was everything, or almost everything.	Но Венеция, как и Оксфорд, создает ей подходящий фон, а для подлинной романтики фон -- это все или почти все...
Basil had been with him part of the time, and had gone wild over Tintoret.	В Венеции тогда некоторое время жил и Бэзил. Он был без ума от Тинторетто.
Poor Basil! what a horrible way for a man to die!	Бедный Бэзил! Какая ужасная смерть!
He sighed, and took up the volume again, and tried to forget.	Дориан вздохнул и, чтобы отвлечься от этих мыслей, снова принялся перечитывать стихи Готье.
He read of the swallows that fly in and out of the little caf? at Smyrna where the Hadjis sit counting their amber beads and the turbaned merchants smoke their long tasselled pipes and talk gravely to each other; he read of the Obelisk in the Place de la Concorde that weeps tears of granite in its lonely sunless exile, and longs to be back by the hot lotus-covered Nile, where there are Sphinxes, and rose-red ibises, and white vultures with gilded claws, and crocodiles, with small beryl eyes, that crawl over the green steaming mud; he began to brood over those verses which, drawing music from kiss-stained marble, tell of that curious statue that Gautier compares to a contralto voice, the "monstre charmant" that couches in the porphyry-room of the Louvre.	Он читал о маленьком кафе в Смирне, где в окна то и дело влетают ласточки, где сидят хаджи, перебирая янтарные четки, где купцы в чалмах курят длинные трубки с кисточками и ведут между собой степенную и важную беседу. Читал об Обелиске на площади Согласия, который в своем одиноком изгнании льет гранитные слезы, тоскуя по солнцу и знойному, покрытому лотосами Нилу, стремясь туда, в страну сфинксов, где живут розовые ибисы и белые грифы с золочеными когтями, где крокодилы с маленькими берилловыми глазками барахтаются в зеленом дымящемся иле... Потом Дориан задумался над теми стихами, что, извлекая музыку из зацелованного мрамора, поют о необыкновенной статуе, которую Г отье сравнивает с голосом контральто и называет дивным чудовищем, monstre charmant -- об изваянии, которое покоится в порфировом зале Лувра.
But after a time the book fell from his hand.	Но вскоре книга выпала из рук Дориана.