Портрет Дориана Грея

«Душу исцелять посредством чувств, а чувства посредством души!» Эти слова звенели у Дориана в ушах. Вне всякого сомнения, душа его смертельно больна. Способны ли чувства ее исцелить? Ведь пролилась невинная кровь. Разве можно искупить такой грех?

Нет! Такой грех не замолишь. Но если получить прощение нельзя, ему остается забвение, и он твердо решился забыть, подавить всякое воспоминание о случившемся, убить его, как убивают ужалившую гадюку. В самом деле, какое право имел Бэзил так с ним разговаривать? Кто поставил его судьей над другими людьми? Он говорил ужасные, жуткие вещи, стерпеть которые невозможно.

Экипаж тащился бесконечно долго. Опустив окошко, Дориан велел вознице поторапливаться. Его стала терзать непреодолимая тяга к опиуму. Горло горело, изящные пальцы нетерпеливо подергивались. Он принялся бешено лупить лошадь тростью. Возница захохотал и подстегнул ее кнутом. Юноша расхохотался в ответ, и кебмен притих.

Улицы вились как огромная черная паутина, монотонность движения угнетала, туман сгустился, и Дориану стало страшно.

Потянулись безлюдные кварталы кирпичных заводов. Здесь туман был чуть пореже, виднелись причудливые печи в форме бутылки с оранжевыми веерообразными языками пламени. Залаяла собака, далеко в темноте кричали чайки. Лошадь споткнулась о колдобину, вильнула в сторону и пустилась галопом.

Через некоторое время они свернули с грунтовой дороги, колеса загрохотали по неровным мостовым. В большинстве окон было темно, лишь кое-где на задернутых шторах в свете ламп рисовались причудливые силуэты. Дориан наблюдал за ними с любопытством. Они двигались как громадные марионетки и жестами напоминали живых людей. Потом он их возненавидел. В нем заворочалась глухая злость. Кеб свернул за угол, какая-то женщина крикнула им вслед из открытой двери, и ярдов сто за ними гнались двое мужчин. Возница отбился от них хлыстом.

Говорят, сильное чувство заставляет мысли человека двигаться по кругу. Искусанные губы Дориана Грея снова и снова исступленно твердили одну и ту же фразу о душе и чувствах, пока он не нашел в ней полного отражения своего настроения и не оправдал рассудком страсти, которая овладела бы его сердцем и без подобного оправдания. От клетки к клетке мозга передавалась единственная мысль, неистовая жажда жизни — самая сильная из человеческих потребностей — будоражила взвинченные нервы. Некогда он ненавидел уродства жизни, делавшие ее такой реальной, теперь же он ими дорожил. Уродство стало единственной реальностью. Грубая перепалка, грязный притон, примитивные буйства, низменность воров и отбросов общества производили на него впечатление куда более яркое, чем все прекрасные образы Искусства, все смутные призраки Поэзии. Они были ему нужны, чтобы все забыть. Дня через три он станет свободен.

Возница резко остановился в начале темного проулка. Над невысокими крышами и покосившимися дымовыми трубами возвышались черные корабельные мачты. Клочья белого тумана висели между домами как призрачные паруса.

— Где-нибудь здесь, сэр? — хриплым голосом спросил кебмен.

Дориан вздрогнул и огляделся.

— Пожалуй, да, — ответил он, поспешно выбрался из кеба, вручил вознице обещанный соверен и быстро зашагал к пристани.

На корме больших торговых судов горели фонари, раскачиваясь и разбрасывая по лужам отблески света. Скользкая мостовая была похожа на мокрый макинтош.

Дориан прибавил шагу, свернул влево и минут через семь или восемь подошел к покосившемуся домишке, зажатому между двумя заброшенными фабриками. В одном из верхних окон горела лампа. Он остановился и постучал условным стуком.

Вскоре раздались шаги и звон цепочки. Дверь тихо открылась, и Дориан вошел, не сказав ни слова коренастому уродливому мужчине, прижавшемуся к стене, чтобы пропустить гостя. Потертая зеленая штора в конце коридора закачалась на порывистом ветру, влетевшем с улицы. Дориан отвел ее в сторону и ступил в длинную комнату с невысоким потолком, которая смахивала на низкопробный танцзал. По стенам висели газовые рожки, и их режущий глаза свет отражался в мутных, засиженных мухами зеркалах. Немытые светоотражатели из гофрированной жести отбрасывали дрожащие отблески. Пол устилали опилки цвета охры, кое-где растоптанные в грязь, с темными пятнами пролитой выпивки. Возле угольной печки на корточках ютились несколько малайцев, они играли в кости и сверкали белыми зубами. За столиком в углу сидел моряк, закрыв лицо руками, за длинной, аляповато раскрашенной барной стойкой, занимавшей целую стену, стояли две испитые женщины и насмехались над стариком, с отвращением стряхивавшим что-то с рукавов пальто. «Он думает, что по нему ползают рыжие муравьи!» — со смехом воскликнула одна из женщин, когда Дориан проходил мимо. Старик посмотрел на нее с ужасом и захныкал.