Портрет леди

Изабелла с подозрением взглянула на кузена – но, как ни старалась, не смогла отыскать на его лице ни следа насмешки.

– Так вы хотели бы изгнать мадам Мерль? – спросила девушка.

– Ни в коем случае. Она так скрашивает любое общество! Я просто наслаждаюсь ее присутствием, – потупившись, скромно ответил Ральф.

– Вы просто невыносимы, сэр! – вскричала Изабелла. Впрочем, поразмыслив, она спросила, не знает ли он каких-нибудь фактов, компрометирующих ее блестящую подругу.

– Ничего. Разве вы не поняли, что я именно это и имею в виду? И на солнце есть пятна; дайте мне свободные полчаса, не сомневаюсь, я обнаружу их и на вас. Что касается меня самого – я просто весь в пятнах, словно леопард! Но на мадам Мерль – ничего, совсем ничего…

– У меня тоже такое впечатление! – воскликнула Изабель, энергично кивнув головой. – Вот почему она мне так нравится!

– Что касается вас – огромная удача, что вы познакомились с ней. Поскольку вы жаждете познать мир, лучшего гида вам не найти.

– Вы имеете в виду ее опыт – что она много знает? Знает, как устроен мир?

– Знает мир? Да она сама – целый мир, – ответил Ральф.

Слова Ральфа о том, что он наслаждается обществом мадам Мерль, вовсе не были ехидством, как решила Изабелла. Ральф Тачетт, который никогда не упускал возможности скрасить свою жизнь различного рода развлечениями, не простил бы себе, если бы сделал что-то, что могло лишить его общества женщины, чья «светскость» была доведена до совершенства. Симпатии и антипатии мешаются где-то в глубинах наших душ, и, вполне возможно, несмотря на столь высокую оценку ума мадам Мерль, ее отсутствие не слишком бы обеднило жизнь Ральфа. Но он привык забавляться, наблюдая за людьми, и застольные беседы с мадам Мерль как нельзя лучше подходили для этой цели. Он много, подчеркнуто любезно говорил с ней – при этом он удивительно тонко, с проницательностью, которой могла позавидовать сама мадам Мерль, чувствовал тот момент, когда было необходимо закончить беседу. Порой она вызывала в нем почти что жалость; и, как ни странно, в эти мгновения он еще более подчеркивал свое благорасположение. Он был уверен, что она невероятно честолюбива и то, чего она достигла в жизни, было весьма далеко от целей, которые она себе ставила. Она загоняла себя на тренировках – но ей никак не удавалось взять приз на самих соревнованиях. Она оставалась все той же мадам Мерль, вдовой швейцарского негоцианта, с небольшими доходами и большими знакомствами, которая подолгу жила то у тех, то у других друзей и везде пользовалась успехом. Несоответствие между этим ее положением и полудюжиной других, которые она тщетно надеялась в свое время занять, было поистине трагическим. Что касается миссис Тачетт, то она считала, что сын прекрасно ладит с их милой гостьей – по ее мнению, двое людей, столь преуспевших в проведении в жизнь разных искусственных теорий собственного поведения, должны были иметь много общего.

Ральф много размышлял над близостью, которая установилась между Изабеллой и мадам Мерль, и, поняв, что у него нет шансов препятствовать этому и единолично заручиться вниманием Изабеллы, решил отнестись к этому философски. Он решил, что все уладится само собой, – не будет же эта дружба длиться вечно. Ни одна из этих двух неординарных личностей не знала другую так хорошо, как ей это казалось; и когда у них обеих откроются глаза, произойдет разрыв или, по крайней мере, охлаждение. Кроме всего прочего, он был готов признать, что беседы со старшей приятельницей обогащают младшую, которой предстояло еще столь многому научиться. Ни одна из этих превосходных личностей не знала другую, и, когда каждая сделает определенные открытия, между ними если не произойдет разрыв, то, по крайней мере, воцарится спокойствие. В то же время Ральф хотел признать, что беседа со старшей леди была полезна младшей, которой предстояло еще многое узнать, и, без сомнения, было лучше, чтобы она узнала о многом от мадам Мерль, нежели у другого, возможно юного, наставника.

Вряд ли эта дружба могла причинить какой-нибудь вред Изабелле.

Глава 24