Портрет леди

Как-то раз – спустя примерно месяц после приезда Ральфа Тачетта в Рим – Изабелла вернулась домой после прогулки с Пэнси. Не только из-за своих возвышенных намерений – скорее благодаря своей нежности ко всему чистому и слабому Изабелла была благодарна судьбе за падчерицу. Пэнси была дорога Изабелле. Ничто в жизни не было столь приятно для нее, как привязанность этой девочки, – при взгляде на нее чувство необыкновенной мягкости возникало в Изабелле: словно в ее руку вложили детскую ладошку. Для Пэнси же в отношении к мачехе помимо любви была и своего рода горячая слепая вера. Сознание того, что девочка зависит от нее, доставляло Изабелле огромное удовольствие, и в своих действиях она руководствовалась им, хотя мотивы действий от нее частенько ускользали. Изабелла говорила себе: мы должны выполнять свой долг, это единственное, к чему мы должны стремиться. Привязанность Пэнси являлась своего рода прямым указанием, провозглашающим: вот вы и нашли то, что искали. В чем именно заключался ее долг, Изабелла точно определить бы не могла – главным образом, как она понимала, она должна была быть для ребенка надежной опорой. Она теперь часто улыбалась, вспоминая, как когда-то ее маленькая падчерица казалась ей неискренней, поскольку сейчас убедилась, что неискренность Пэнси была просто житейской неопытностью. Изабелла не могла себе представить, кто еще мог бы стараться так же отчаянно, чтобы доставить окружающим радость. Она постоянно наблюдала эту удивительную способность девочки. Пэнси была целостной натурой, и это был ее дар – у нее не было гордыни; она постоянно одерживала победы, но не требовала за них наград. Изабелла и Пэнси постоянно находились вместе – миссис Озмонд редко видели без падчерицы. Ей нравилась компания девочки, как подчас нравится букет, составленный из одинаковых цветов; и вообще забота о падчерице приобрела для нее чуть ли не религиозный характер. И Пэнси, судя по всему, с Изабеллой была счастливее, чем с кем бы то ни было, кроме, разумеется, своего отца, который был ее кумиром. Что же касается Озмонда, то он получал от своего отцовства утонченное удовольствие, и он всегда был подчеркнуто мягок с дочерью. Изабелла видела, как нравилось девочке ее общество, и как она старается ей угодить. В конце концов она решила, что лучший способ угодить Изабелле – не доставлять ей никаких неприятностей; разумеется, она ничего не могла сделать с теми неприятностями, которые существовали независимо от нее. Поэтому Пэнси была удивительно послушна, покорна и, соглашаясь на предложения Изабеллы, старалась умерить свою пылкость, так что даже оставалось непонятным, довольна ли она. Она никогда не перебивала собеседника, никогда не задавала праздных вопросов и, хотя для нее не было большей радости, чем снискать похвалу, – она даже бледнела, услышав приятные слова, – она никогда не напрашивалась на них. Она просто лишь с мечтательным видом ждала, и ее умные глазки благодаря этому выражению с возрастом стали совершенно прелестны. Когда во вторую зиму пребывания их в палаццо Рокканера Пэнси начала выезжать в свет, танцевать, она всегда в нужный час, чтобы не утомилась миссис Озмонд, первой предлагала Изабелле возвращаться домой. Изабелла ценила эту жертву: она знала, как нелегко было Пэнси отказываться от последних танцев, поскольку знала, как та их обожала, двигаясь под музыку, как настоящая фея. Девушка не видела никаких неудобств в том, чтобы бывать в обществе, ей даже нравились отрицательные стороны этого действа – духота бальных залов, скука обедов, толчея при разъезде, томительное ожидание экипажа. А в этом самом экипаже Пэнси сидела рядом с Изабеллой в милой позе, чуть наклонившись вперед и едва заметно улыбаясь, словно ее в первый раз вывезли кататься.