Портрет леди

Мадам Мерль в самом деле возвратилась прежде, чем стало слишком поздно – я имею в виду, слишком поздно для того, чтобы снова обрести все преимущества, которые она, возможно, уже утратила. Как я уже сказал, она стала немного другой – но ведь и Изабелла изменилась. Ее ощущения сохранили свою прежнюю остроту – только в ней появилось сознание неудовлетворенности. А как известно, человеку отнюдь не надо искать причин для неудовлетворенности – причины для нее цветут пышно, как лютики в июне. Тот факт, что мадам Мерль приняла участие в женитьбе Джилберта Озмонда, уже не ставился ей в заслугу, да и вообще оказалось, что ее не за что благодарить. Чем дальше, тем поводов для благодарности оставалось меньше, и однажды Изабелла вынуждена была признаться себе, что если бы не мадам Мерль, этого ее замужества никогда бы не произошло. Правда, она тут же отогнала эту мысль прочь, испытав при этом нечто вроде ужаса. «Что бы со мной ни случилось дальше, но я не буду несправедливой, – подумала она. – Я понесу свой крест сама и не стану перекладывать его на плечи других!» Это ее умонастроение подверглось большому испытанию, когда мадам Мерль прибегла к столь хитроумному извинению за свое поведение – в ее рассуждениях было нечто вроде насмешки, что вызвало раздражение Изабеллы. Мысли Изабеллы последнее время абсолютно запутались – в них мешались сожаления и страхи. Отвернувшись от своей приятельницы, когда та произнесла то, что было сказано выше, Изабелла почувствовала себя совершенно беспомощной. Знала бы мадам Мерль, о чем думала Изабелла! Но наша героиня вряд ли смогла бы это доходчиво объяснить. Ревновать? Ревновать Джилберта к ней? Эта идея казалась совершенно невероятной. Изабелла почти желала, чтобы ревность стала возможной – это, вероятно, принесло бы некоторое облегчение, ведь ревность предполагает наличие счастья, которое страшно терять. Но мадам Мерль была мудрой женщиной. Казалось, она знала Изабеллу лучше, чем та знала себя. Изабелла всегда была полна намерений всевозможного толка, – как правило, они были очень возвышенными, – но никогда еще они не цвели так ярко в глубине ее сердца, как сейчас. Правда, все они были похожи друг на друга и в итоге сводились к одному: если Изабелле суждено быть несчастной, пусть это произойдет не по ее вине. Бедная ее душа всегда страстно стремилась ко всему лучшему и еще не испытывала серьезного разочарования. Поэтому она и стремилась оставаться справедливой и не опускаться до мелочной мстительности. Связывать мадам Мерль со своими разочарованиями и расстройствами как раз и означало мелкую месть, тем более что получаемое при этом удовольствие было совершенно неискренним. Невозможно было притворяться, будто она действовала с закрытыми глазами. Свободнее Изабеллы перед ее замужеством трудно было даже кого-либо представить; единственный источник ее ошибок находился в ней самой. Не было ни интриг, ни ловушек – Изабелла сама наблюдала, думала и выбирала. Когда женщина совершает подобную ошибку, у нее есть только один способ исправить ее – примириться с ней. Достаточно одного безумного шага, да еще такого, который должен длиться всю жизнь; второй вряд ли поможет делу. В этом молчаливом обете было немало благородства, и это давало силы Изабелле держаться. Но мадам Мерль все же была права, приняв меры предосторожности.