Портрет леди

– Не уверен, правильно ли настолько облегчать человеку его жизнь.

– Все зависит от того, что это за человек. Если он достоин этого, то твой поступок явится вознаграждением его добродетели. Поступить согласно доброму порыву – что может быть более благородным?

Старому Тачетту было трудновато следовать логике сына, и он снова задумался. Потом сказал:

– Изабелла – чудесная девушка. Но ты уверен, что она окажется достойной твоего дара?

– Она прекрасна так же, как и все ее намерения, – ответил его сын.

– Что ж, – пробормотал старик, – она сможет осуществить немало прекрасных намерений на шестьдесят тысяч фунтов.

– Она несомненно это сделает.

– Конечно, я сделаю так, как ты хочешь, – сказал старик. – Мне только все же хотелось бы понять.

– Как, дорогой папа, ты так и не понял? – ласково спросил Ральф. – Тогда не стоит больше и говорить об этом. Оставим эту тему.

Мистер Тачетт надолго погрузился в молчание. Ральф уже решил, что отец оставил попытки разобраться в поступке сына, но старик вдруг снова заговорил об этом:

– Скажи-ка мне вот что. А тебе не приходило в голову, что девушка с состоянием в шестьдесят тысяч легко может стать жертвой охотников за богатыми женами?

– Едва ли ей удастся стать жертвой более чем одного из них.

– Одного более чем достаточно.

– Я согласен. Риск есть, но небольшой, я готов на него пойти. Я учел его в своих расчетах.

Если ранее настороженность мистера Тачетта перешла в смятение, то теперь смятение сменилось восхищением.

– Ну ты и фрукт! – воскликнул он. – Но я все-таки не могу понять, какой тебе в этом прок.

Ральф склонился над отцом и бережно поправил ему подушки. Он сознавал, что беседа затянулась и это может нанести вред больному.

– Никакого, кроме того, что я хочу дать Изабелле размах – и посмотреть, что из этого получится. Только мне ужасно стыдно, что я делаю это за твой счет, отец.

Глава 19

Как и предсказывала миссис Тачетт, из-за болезни хозяина дома Изабелла и мадам Мерль много времени проводили вместе. Не сблизиться в этих обстоятельствах было бы проявлением дурного тона – а обе дамы были прекрасно воспитаны и к тому же питали симпатию друг к другу. Возможно, будет громко сказано, что они поклялись друг другу в вечной дружбе, но про себя каждая решила сохранить к другой приязнь и в будущем. Во всяком случае, Изабелла искренне так считала, хотя и не могла бы, положа руку на сердце, сказать, что близка с мадам Мерль в том высоком духовном смысле, который она вкладывала в это понятие. Она вообще задумалась – а была ли она с кем-то когда-нибудь по-настоящему близка? Тот идеал дружбы, который она создала в своих мечтах, до сих пор ни разу не имел случая осуществиться. Она убеждала себя, что идеал и не может обернуться действительностью. Идеал – это предмет веры, а не опыта, и мудрость человека заключается в том, чтобы выделить похожее на идеал в окружающей действительности.

Изабелла никогда не встречала женщины более приятной и интересной, чем мадам Мерль, абсолютно лишенной того недостатка, который более всего мешает дружбе, – тоскливого и скучного перепева одних и тех же проблем, воспроизведения одних и тех же, до оскомины знакомых черт. Изабелла распахнула душу шире, чем обычно, – она говорила мадам Мерль вещи, которые не осмеливалась говорить еще никому. Иногда она даже пугалась своей откровенности – словно она отдала постороннему человеку ключи от шкатулки с драгоценностями. Сокровища ее души были единственным ее богатством – в этом и заключалась причина, по которой их следовало тщательно оберегать. Но Изабелла убеждала себя, что бессмысленно сожалеть об ошибках, совершенных из великодушия; и если мадам Мерль не обладала теми достоинствами, которые девушка ей приписывала, – тем хуже было для самой мадам Мерль. Однако мадам Мерль, несомненно, обладала многими достоинствами. Она была очаровательна, умна, приятна в общении, образованна. Более того, поскольку Изабелле пришлось встретить на своем пути несколько столь же привлекательных особ женского пола, она понимала, что мадам Мерль была редкой, выдающейся личностью. На свете много людей, доброжелательных как бы напоказ, а мадам Мерль была далека как от вульгарного панибратства, так и от утомляющего непрерывного остроумия. Она умела мыслить – качество, редкое в женщине, – и мыслить логически. Она умела и чувствовать – не прошло и недели, как Изабелле довелось узнать об этом. И это был величайший талант мадам Мерль, ее наиболее совершенный дар. Особое удовольствие, которое Изабелла находила в общении с ней, заключалось в том, что, когда девушка заговаривала с ней о серьезных вещах, та понимала все быстро и легко. Переживания, правда, отошли для мадам Мерль в прошлое – она не делала секрета из того, что фонтан ее чувств, когда-то насильно перекрытый, уже не бил такими мощными струями, как раньше. Теперь ей больше, чем низвергаться в пучину чувств, нравилось быть сторонним объективным наблюдателем. Она призналась Изабелле, что в прошлом ей случалось быть безрассудной, но с тех пор она стала более благоразумной.