Портрет леди

– Теперь я сужу о некоторых вещах охотнее, чем прежде, – говорила она Изабелле. – Мне кажется теперь, с годами, я получила на это право. Человек не может судить до сорока лет – в нем слишком много пылкости, жесткости, непреклонности, да и о жизни ему еще мало известно. Я сочувствую вам, дорогая, – вам еще далеко до сорока. Правда, приобретая что-то, мы одновременно что-то теряем. Мне кажется, что после сорока уже невозможно по-настоящему чувствовать. Теряется свежесть и непосредственность. Я думаю, вы сохраните их дольше, чем другие. Хотела бы я встретить вас через несколько лет – и посмотреть, что сделает из вас жизнь. Одно я знаю точно: ей не удастся вас испортить. Она может потрепать вас – но сломать не сможет.

Изабелла восприняла это откровение, как солдат-новобранец, еще не остывший от первой перестрелки, из которой он вышел с честью, принимает от полковника ободряющий хлопок по плечу. Ей казалось, что подобное признание ее достоинств женщиной, которая, о чем бы ни говорила Изабелла, могла сказать: «О, я это все испытала, дорогая. Это пройдет, как и все остальное», – стоило многого. Мадам Мерль раздражала многих своих собеседников, поскольку ее трудно было удивить. Но Изабелла, хотя и жаждала производить впечатление, раздражения вовсе не испытывала. Для этого она была слишком искренней, слишком заинтересованной в своей новой подруге, умудренной опытом. К тому же мадам Мерль никогда не провозглашала свои сентенции хвастливо или тоном триумфатора – они слетали с ее губ словно откровенные признания.

Меж тем Гарденкорт погрузился в непогоду. Дни стали короче, и чудесным вечерним чаепитиям на лужайке пришел конец. Изабелла и ее новая подруга вели в доме долгие беседы меж собой. Иногда, несмотря на дождь, они совершали длительные прогулки, вооружившись замечательным приспособлением, которое английский гений вместе с английским климатом довели практически до совершенства. Мадам Мерль была необыкновенно восприимчива ко всему английскому. Ей нравилось здесь все – даже дождь.

– Он постоянно моросит, но никогда – слишком сильно, – заявляла она. – Промокнуть невозможно, и всегда так чудесно пахнет!

Мадам Мерль объясняла, что наслаждается запахами Англии. На этом удивительном острове запахи тумана, пива и копоти смешивались, составляя неповторимый национальный аромат, который ласкал ее ноздри. Она часто прятала нос в рукав своего английского пальто, вдыхая чудесный запах чистой шерсти.

Как только осень вступила в свои права, бедняга Ральф Тачетт превратился в узника: в плохую погоду ему нельзя было выходить из дома, и он, стоя у окна и по привычке засунув руки в карманы, мог только со своим полускорбным, полуироническим выражением лица наблюдать за тем, как Изабелла и мадам Мерль, укрывшись зонтами, прогуливались по аллее. Дорожки Гарденкорта не развозило даже в такую погоду, и дамы возвращались раскрасневшиеся, оглядывали подошвы своих ладно скроенных, крепких башмачков и щебетали, что прогулка была великолепна.