Портрет леди

Если мадам Мерль не писала, не рисовала, не музицировала, она занималась изготовлением различных вышивок, кружев – всевозможных салфеточек для каминных полок, занавесок. Полет ее фантазии, равно как и владение ею иглой были поистине замечательны. Изабелле никогда не удавалось застать ее ничего не делающей – если она не занималась ни одним из перечисленных выше занятий, то читала (у Изабеллы было такое впечатление, что она прочла все важные книги) или гуляла, раскладывала пасьянс или вела беседы с кем-нибудь из обитателей Гарденкорта. При этом любое свое занятие мадам Мерль в любую минуту была готова оставить с той же легкостью, с которой за него принималась; не возражала работать и беседовать одновременно, словно не придавая своим занятиям особого значения. Она откладывала свои рисунки и вышивки, вставала из-за фортепиано или оставалась за ним – в зависимости от того, как было удобно собеседнику. Короче говоря, было трудно найти более приятного и необременительного человека для того, чтобы жить под одной крышей. Изабелла, впрочем, обнаружила единственное, что она могла бы, если можно так выразиться, поставить в вину мадам Мерль: недостаток естественности. Не в ее манере держать себя – мадам Мерль ни в коем случае не была ни жеманной, ни претенциозной, ей, как никому другому, были чужды эти недостатки, свойственные натурам вульгарным. Изабелле казалось, что природная натура мадам Мерль как бы слишком сглажена светскими условностями – все ее «углы» были смягчены или стерты. Она была слишком «обтекаемой», слишком «податливой», слишком безупречной и «цивилизованной», слишком «такой, какой должны были быть светские люди»; в ней не осталось следа той живительной «дикости», непринужденности, которой в былые времена – до того, как вошла в моду «загородная жизнь», – обладали порой самые любезно-обходительные персоны.

Изабелла не могла представить мадам Мерль вне общества – она существовала только в общении, прямом или косвенном, с себе подобными. Наблюдая за мадам Мерль, Изабелла часто спрашивала себя: что там у нее на душе? И, поскольку она была еще юна, она решила, что за блестящей внешностью не всегда скрывается поверхностная натура – этому заблуждению мы бываем привержены гораздо позже. Мадам Мерль отнюдь не была пуста. Она была достаточно глубока, и ее внутренняя сущность выражалась в ее поведении никак не меньше оттого, что происходило это при помощи некоего условного языка. «Да что такое язык как не условность? – доказывала самой себе Изабелла. – У нее достаточно вкуса, чтобы не изображать из себя нечто оригинальное – что свойственно многим моим знакомым».

– Мне кажется, вам многое пришлось выстрадать, – предположила она как-то в беседе с мадам Мерль, воспользовавшись брошенным ею намеком.

– Что заставляет вас так думать? – отозвалась мадам Мерль с лучезарной улыбкой. – Неужели я произвожу впечатление мученицы?

– Нет. Но иногда вы высказываете мысли, которые вряд ли могли прийти в голову человеку, который счастлив.

– Я не всегда была счастлива, – возразила мадам Мерль по-прежнему улыбаясь, но с напускной серьезностью понижая тон, как будто бы она разговаривала с ребенком и собиралась сообщить ему секрет. – Как это ни странно!

– Многие люди, как мне кажется, не испытывают сильных эмоций ни по какому поводу, – сказала Изабелла.

– Совершенно верно; на свете куда больше чугунных горшков, чем фарфоровых. Но можете не сомневаться – каждый имеет свою отметину. На самом крепком чугунке можно обнаружить царапину или трещину. Я считаю себя весьма прочной фарфоровой посудиной; но, сказать по правде, на ней предостаточно щербин и сколов. Я еще на многое гожусь, поскольку меня удачно залатали; но предпочитаю оставаться в кухонном шкафчике, тихом и темном, пропахшем насквозь лежалыми пряностями – так долго, как могу. Но стоит меня вытащить на яркий свет – о, дорогая, я просто страшилище!

Не знаю, в этот или другой раз, но когда разговор принял тот же оборот, мадам Мерль пообещала Изабелле как-нибудь рассказать свою историю. Изабелла обрадовалась и потом не раз напоминала ей об этом обещании. Но мадам Мерль каждый раз уклонялась и в конце концов призналась Изабелле, что ей хотелось бы подождать до той поры, когда они сойдутся поближе. Это, несомненно, им предстояло – времени у них было сколько угодно. Изабелла согласилась, однако позволила себе спросить неужели мадам Мерль до сих пор не доверяет ей или боится, что она будет пересказывать кому-то их личные беседы?

– Вовсе не потому, что я боюсь, что вы расскажете кому-нибудь, – улыбнулась мадам Мерль. – Тут совершенно другое: я боюсь, что вы примете мой рассказ близко к сердцу и осудите меня. Вашему возрасту свойственны беспощадные суждения.