Портрет леди

Худший случай – это мой один знакомый, наш соотечественник, живущий в Италии. Его тоже привезли в Европу несмышленышем. Это один из самых очаровательных людей, которых я знаю. Когда-нибудь вы должны познакомиться с ним. Я познакомлю вас, и вы поймете, что я имею в виду. Его зовут Джилберт Озмонд, он живет в Италии, и это все, что можно сказать о нем. Он необыкновенно умен и рожден для славы, но, как я уже сказала, о нем можно сказать только, что это мистер Озмонд, который живет в Италии. Ни карьеры, ни имени, ни положения, ни состояния, ни прошлого, ни будущего, ничего. О да, он рисует акварелью – как я, даже лучше меня. Но картины его немногого стоят – но я даже рада этому. К счастью, он чудовищно ленив – так, что это может даже сойти за жизненное кредо. Он говорит: «О, я ничего не делаю – я ужасающе ленив. Чтобы чего-нибудь достичь, нужно вставать в пять утра». В этом смысле он – исключение: вы начинаете верить, что он бы сделал что-нибудь, если бы мог рано подняться». О своих занятиях живописью он предпочитает не рассказывать – вообще никому. Он слишком умен для этого. Но у него есть маленькая дочка – вот о ней он говорит охотно. Он потрясающий отец, и если бы существовало такое поприще – быть хорошим отцом, – он бы добился огромных успехов. Но я боюсь, что это столь же ценное занятие для мужчины, как собирание табакерок, – и, может быть, последнее даже лучше. В Америке-то все, наверное, иначе, может, расскажете мне, – заключала мадам Мерль. Справедливости ради надо заметить, что все эти соображения она высказала не одним духом – мы соединили их здесь для удобства читателя.

Мадам Мерль часто рассказывала о Риме, где у нее было небольшое «убежище» с мебелью, обитой дамасской тканью, и о Флоренции, где жил мистер Озмонд, а миссис Тачетт владела средневековым палаццо. Она говорила о городах, людях, изредка касаясь даже «запретных вопросов»; время от времени говорила и о хозяине Гарденкорта, о перспективах его выздоровления. Она с самого начала считала, что они невелики, и Изабелла каждый раз вздрагивала, когда мадам Мерль уверенно и досконально, со знанием дела рассуждала о том, сколько старику осталось жить. Однажды вечером она заявила, что он определенно не выживет.

– Сэр Мэтью Хоуп сказал мне это со всей откровенностью, – сообщила она, – когда мы перед обедом стояли и беседовали у камина. Он умеет быть весьма приятным, когда захочет, наш великий лекарь, – даже такое печальное известие он сумел подать с большим тактом. Я сказала себе, что чувствую себя очень неуютно, остановившись здесь в такое время, – мне это кажется неловким, вот если бы я могла ухаживать за больным. «Вы должны остаться, – сказал он мне. – Вскоре будет дело и для вас». Можно ли деликатней дать понять, что дни мистера Тачетта сочтены, и вскоре миссис Тачетт понадобится моя поддержка? Однако вряд ли от меня будет какая-нибудь польза. Она и сама утешится – только ей самой известно, какая доля утешений ей нужна. Вряд ли кто другой сможет отмерить ее. Другое дело – ваш кузен; он будет очень горевать по отцу. Но я вряд ли смогу успокаивать Ральфа – мы не в таких отношениях.

Мадам Мерль уже не в первый раз намекала, что между ней и Ральфом существует скрытая неприязнь, и Изабелла, воспользовавшись случаем, спросила ее: разве они не добрые друзья?

– Вполне, – ответила мадам Мерль, – но он меня недолюбливает.

– Вы что-нибудь ему сделали?

– Ничего. Но для этого и не нужны причины.

– Чтобы не любить вас? Я думаю, для этого нужна серьезная причина.

– Вы очень любезны. Но какая-нибудь да найдется – в тот день, когда вы начнете испытывать ко мне неприязнь.

– Этого никогда не случится!

– Надеюсь – ведь неприязнь, начавшись, никогда не кончается. Так получилось с вашим кузеном – он не смог преодолеть ее. Какая-то природная антипатия людей, если можно так назвать это, – испытывает-то ее один человек. Что касается меня, я ничего не имею против него – даже при его несправедливом отношении ко мне. Справедливость – вот все, чего мне хотелось бы. Однако он – джентльмен, я знаю, и ничего плохого за моей спиной не скажет. Cartes sur table![30] – воскликнула она, и, помолчав, закончила: – Я не боюсь его.

– Надеюсь, – отозвалась Изабелла и добавила что-то о нежнейшей душе кузена. Однако ей вспомнилось, что когда она впервые спросила его о мадам Мерль, он, хотя и не прямо, сказал что-то такое, что она могла бы счесть для себя обидным. Что-то между ними произошло, решила про себя Изабелла. Если это было что-то серьезное, то оно заслуживало уважения; если нет, то не стоило внимания. При всей своей любознательности Изабелла не любила подглядывать в замочные скважины. Жажда познания на редкость удачно сочеталась в ней со способностью счастливо пребывать в полном неведении.

Но иногда мадам Мерль говорила вещи, которые удивляли Изабеллу, заставляя ее вскидывать тонкие брови и долго обдумывать услышанное.