Портреты Пером (СИ)

Джим думает ещё попросить Райана, чтобы опереться на него. На младшего не обопрёшься, он сам измучен, а опираться на Кукловода не выйдет. Сбросит. Поэтому приходится по стеночке, опираясь лишь запястьями – к стеклу, и смотреть.

Мэтт с каким-то неземным восторгом рвёт щипцами уже второй ноготь Арсения – начал с мизинца левой руки, теперь – безымянный. Арсений бледен. Голова запрокинута. Зубы сжаты.

– Если бы ты был Мэттом, – Кукловод обращается лично к Джиму. Тихо так. – С каких пальцев начал бы?

– Не с этих. – Покачать головой, впиваясь взглядом в напряжённые челюсти Пера. – С правой руки. И со среднего или большого, чтобы он потом ничего делать не мог.

– Я тоже.

– Думаешь...

– Ага. Он нам его живым возвращать не планирует.

– Джим, у тебя что, идущие часы? – негромко спрашивает из темноты Джек.

– Э... – Джим замедленно поднимает к глазам запястье. В комнате будто тише становится, и да – тикают. Двигается секундная стрелка.

В динамиках рвано вдыхает воздух Арсений, прощаясь с очередным ногтем.

– Да... – Так же замедленно соглашается Джим. – Идут часы. Точно.

– Значит, угрозы уже нет. Дом снял кокон. – Джек переползает ближе к стеклу. – Должна быть лазейка. Почему-то же он вернул нам время! Может, статистика Энди?! Добро там, всепрощение... Может, сработает?

За стеклом Мэтт выпускает щипцы. Ухмыляется противно, гладит неповреждённые указательный и средний.

– Ну, хочешь ещё огрызаться?

– Пожалуй… нет. – Арсений наклонился вперёд. Лоб почти касается стола. Лица не видно из-за грязных волос. – Теперь я хочу перейти от слов к действиям… знаешь ли. Выебать тебя шваброй, обёрнутой наждачкой… к примеру… или заставить вылизывать плохо ошкуренную доску. Как… тебе, родной? Или, может… в стринги тебя и в морозильную камеру? Градусов так… на минус двадцать… И с одной спичкой. Андерсена любишь? Девочка… млять… со спичками…

Он хрипло смеётся-лает. Окровавленные пальцы трясутся.

– Кажется, ему не хочется жить, – нервно смеётся Рой из своего угла.

Рука Мэтта дрогнула на пальцах Пера, а потом резким движением – ломает средний. Арсений, молодец, зубы уже не стискивает, а орёт. Зато орёт коротко, громко и от души.

Держись

Не переживёшь Мэтта я тебя с того света вытащу

Опять

Хихикает Лайза. Она свертела из окровавленных тряпок-бинтов подобие куклы и теперь баюкает её на коленях. Она не здесь.

Стоять всё тяжелее. Руки медленно наливаются горячей болью, чтобы было легче, их приходится держать кистями вверх, а о стекло опираться локтями.

Хорошо Кукловоду, он первый вызвался.

Арсений сначала долго пытается отдышаться, затем поднимает голову. Веки прикрыты.

Молчи

Но он, конечно, не молчит.

– Я могу тебя нарисовать… знаешь. Мартышка в балетной пачке. Парадный автопортрет. Повесишь над письменным столом, будешь любоваться…

Мэтт, трясясь, то ли от ярости, то ли просто сам по себе, с силой дёргает вверх второй палец.

На этот раз Арсений орёт дольше и громче. Стабле придавливает его кисть к столу и давит рукоятью молотка на край пальца, лишённого ногтя. В кровавую дыру на месте ногтевой пластины.

– Ты у меня поговори, поговори, – голос, претендующий на ласковость, срывается и дрожит. – Давай. Я слушаю.

Он убрал рукоять и Арсений замолчал. Теперь он не шевелился. Динамик доносил хриплое дыхание. Его и Мэтта.

Обезьяна, удерживая рукоять окровавленного молотка, встал сбоку, так, чтобы не загораживать вид. Из кармана вынул длинный гвоздь.

– Расслабься, Пёрышко. Больше ты уже никогда и никого не нарисуешь.

Арсений всё-таки поднял голову. Он точно боялся боли.

– Обоссусь ведь, а, – всё-таки сказал, хрипло. – Испорчу… всю трагическую высоту момента.

Мэтт, ухмыльнувшись, приставил остриё к его правой кисти и коротко замахнулся молотком.

Он ударил три раза, затем, не дав опомниться (а ведь мог бы растянуть, мог!) вытащил ещё один гвоздь.

Этот вбил в левую и глубже, по самую шляпку.

Когда Арсений перестал орать и извиваться, отложил молоток.

– За свои и за чужие грехи, Пёрышко, – просвистел Стабле каким-то не своим голосом. Приподнял пальцами подбородок Арсения. Хотел сунуть большой ему в рот, но вспомнил про зубы, видимо. – Ты последний. На тебе одиннадцать неслучившихся смертей, да. Ты должен умереть одиннадцать раз, представь, как легко ты отделаешься? Всего одной.

Мэтт дрожал весь, с головы до ног. Чем-то это походило на неприкрытую похоть, но жаждал он чужих страданий и боли.

Арсений вряд ли его слышал. Он дышал, раскрыв рот, глаза были зажмурены, на щеках блестели дорожки от слёз.

– Посмотри на меня, Пёрышко, – прошуршало в динамике совсем уж тихо. Мэтт склонился к его лицу. – Давай.

Джим едва дышит, наблюдая. Мысленно разрывается криком, упрашивая Арсения молчать. Да, у Пера шило в заднице и язык без костей, но капля, хоть капля благоразумия должна быть.

Арсений сомкнул губы и сморщился. Секунд десять казалось, что его сейчас вырвет, но он, слегка откинувшись назад, плюнул Стабле в морду.

Кровью. Видимо, прикусил губу и набирал во рту, пока Обезьян ждал реакции.

– Конец ему, – прошептал сзади Рой.

– Кажется, Перо собирается умереть по-геройски, – бросает Кукловод.