Портреты Пером (СИ)

Все мало, пока он не стал образом на стене, краской. Запаха мало, бинтов, мяты и перекиси, вбирая его, слепо тыкаться носом в складки воротника, в волосы и втягивать жадно; мало запаха, мало тонких черт лица и изящных – запястья, кисти и пальцев; мало голоса, позвавшего его тихо по имени, мало прикосновений, продрогший, озябшей кожи, дрожи его под руками, мало прижимать к себе, утыкаться в плечо мало. И его ответных – скользнувших по спине ладоней, сжавшихся пальцев. Ресниц, очертивших закрытые веки, резких и тёмных линий чуть сошедшихся к переносице бровей, дрогнувших губ. Шума вдохов-выдохов. Сетки мелких водяных капель в волосах, шнурка, которым перевязан хвост, холодной ткани рубашки и шершавой – джинсов.

А ведь я к тебе не вернусь

После картины некому будет возвращаться. И нечему. Но лучше тебе об этом узнать в сорок, чем сейчас

Когда от меня отвыкнешь

– Чёртов этот... – вырывается тихий смех, отчаянный, перебивается своим сумасшедшим шёпотом, ладонями обхватить его лицо, вглядеться в тёмные глаза, – ремень сумки. Сползает. С плеча вот... Люблю тебя. С ума схожу. Не знаю... как рисовать, убить для себя... ни одна краска не сможет так... как в жизни.

У Джима – только губы в бледную полоску сжимаются. Он кладёт свои прохладные ладони на его, сжимает.

– Когда мы сможем увидеться? – Говорит через силу. Глаза эти невозможные, тёмные, глубокие и жадные. – Через десять лет? Всё?

– А... да, сейчас...

Нашарить в сумке мятую тетрадь. Сунуть её Джиму.

– Её ты вёл, вот... – начать пояснять, путаясь в словах, – ты сам для себя расписал в подробностях. Переписал с тетрадки, которую сохранил... Я добавлял только, самое нужное. В подробностях о первых годах моей жизни в Лондоне. Вплоть до некоторых названий и имён – бары, клубы, клиенты, адреса работы и случайных... знакомых, здания, где сходился с группой по паркуру, танцевальная студия, адрес дома, где с Эмили... Адрес квартиры, где встречался с клиентами на свою задницу. Квартира, где я жил с Аланом... Адрес Софи. Отдельно красным... посмотришь тут. Адреса-даты с указанием точного, до минуты, времени, ты сам писал: где и когда меня можно просто встретить, а я буду... настолько пьяный, что не запомню лица подошедшего незнакомца. Знаю, что мало.

– Мало.

Джим почти шепчет это, обнимая его, вжимаясь лбом в основание шеи. Он вдыхает запах, запоминает его. Арсений для него на долгие годы останется воспоминанием тяжёлого запаха масла и пота.

Тетрадку его чуткие пальцы вынимают из руки Арсения – хватка слегка разжимается, – вкладывают в извечную сумку через плечо.

– Каково это – жить без тебя? Я не помню.

– Я не знаю... – Закрыть глаза. Зажмуриться. Воздуха не хватает катастрофически. Рассмеяться едва слышно. Нервно. Щекой – по его волосам. – Я без себя ещё не жил. Джеймс... Файрвуд.

– Если я верно улавливаю принцип твоей картины, скоро будешь.

Джим трётся о него щекой – жест странный, для него не характерный. Касается губами кожи шеи, под челюстью. Щекочет мокрыми прядями.

– Я хочу тебя слушать. Говорить с тобой. Целовать тебя. Чёрт возьми, не так уж много.

– Ага, а весь мир вокруг думает, что мы заплатили до сих пор недостаточно.

– Ждать тебя десять лет. Проклятые десять лет, пока ты суёшь свою лохматую голову в самые опасные дыры. Да. И... – Негромкое хмыканье, – как бонус, дурить голову Райану. Крестиком мне начать вышивать, что ли.

Арсений обнимает его крепче, хмыкает. Начал согреваться, уже не дрожит.

– Попробуй. В конце концов, в твоей квартире я не был, вдруг там всё крестиком вышито.

– Ладно, хватит страдать. – Джим выбирается из объятий, берёт его за руку и тянет за собой. – Успеется. У меня десять лет страдашек впереди, а день с тобой – последний.

Джим выцеловывает его, распятого на пыльных простынях старой комнаты Джеймса Файрвуда, особнячного доктора.

Джим нависает сверху, вжимаясь губами в разгорячённую кожу.

Арсения мало. Он хватается за него, как за последний вдох кислорода в газовой камере. Дышит им. Ощущает между разведённых бёдер, пальцами ощущает, губами.

– Люблю, – выдыхает в губы, прежде чем потонуть в глубоком поцелуе. Говорит это прикосновениями, говорит всем прижимающимся собой.

Арсений нажимает ладонями на его спину, побуждая прижаться ещё крепче. Будто возможно выдавить последнюю прослойку пустоты между ними.

Зарыться пальцами в жёсткие волосы (сразу же попадаются слепленные масляной краской пряди).

Арсений горячий.

Арсений приподнимается на локтях.

Арсений целует медленно, так, что можно целиком прочувствовать каждое мгновение. Чтобы ощущения утопили в своей полноте и завершённости.

Пальцами обхватывает его ладонь, большим поглаживает костяшки. Слегка отстраняется.

– Знаю, – спокойно, касаясь кончиком носа скулы. – Но буду не против услышать ещё раз так пятнадцать.

– Люблю, – Джим шепчет в его губы. Какие пятнадцать раз – слова сами рвутся откуда-то изнутри. Джим выплёскивает их, надеясь, что внутри станет меньше. Что меньше будет давить на грудную клетку.

Не с таким грузом в десятилетнее путешествие отправляются.