Портреты Пером (СИ)

Они творят в полной тишине и изоляции. Творят цветной мир боли, багровых переплетений. Их – нет, неведомые духи, бесплотные призраки, единственная функция которых – поддерживать мир своей жизнью.

Последним картина начинает жрать время. Время тоже имеет цвет – светлое, синевато-серо-зелёное, иногда лиловое, лёгкое.

Джон чувствует в кончиках пальцев не холод стекла, но предчувствие этого холода.

Веет теплом за спиной – это от его тени. От Кукловода. Джон видит его в отражении, пытается прикоснуться к стеклу. Вечное мгновение.

– Тебе придётся простить Алису, чтобы всё это закончилось, – тихо говорит Перо.

Джон поднимает голову. Они сидят у камина в библиотеке. Редкий час отдыха. Арсень похож на мертвеца в багровых отсветах огня. Лицо-слепок. Блики лепят выступы подбородка, носа, бровей, тени тёмно-серым разрезом между белых губ, тени топят мерцание глаз. Складки чёрной ткани-одежды висят на исхудавшем теле. Руки в бинтах и краске уложены на острых худых коленях.

– Что, прости?

Он улыбается. Серый разрез тени между губ продлевается в стороны.

– Чтобы проклятие по двум родовым ветвям завершилось, вы с Алисой должны простить друг друга. И результатом вашего прощения станет общий ребёнок. В нём замкнётся... всё. И больше никогда, никогда не повторится. Ни в одном времени, ни в одном городе. Ни с одним человеком.

Джон задумывается. Сложная задача – по заказу простить женщину, которая практически положила конец фамилии Фоллов.

С другой стороны, простить её – единственный шанс сохранить эту фамилию.

– Сделаю всё, что смогу. – Джон кивает.

– И будешь жить вечно, – с безумной застывшей улыбкой заверяет Перо. – Со свечой внутри вместо костра. На стене. В своём ребёнке. Будешь жить вечно.

Он сидит на полу, сжавшись. Вокруг валяются кисти.

– Не зря, Видящий. Всё было не зря, – шелестит в ушах.

– Скажи ты это на полмесяца раньше... – Арсений проводит рукой по лбу. Рука в краске; на лбу теперь тоже полоса. – Я бы поверил.

– Не зря. – Дева опускается рядом с ним на колени, тянет руки. Художник с неохотой поднимает голову. На руках Аластрионы меховой чёрный клубочек. Шерстистые бока понимаются-опускаются в такт дыханию, мордочка уткнута в пушистый хвост. – Сейчас он спит беспробудно, бережёт оставшиеся силы. Но он не мёртв, и спаситель – ты.

– Что это вообще? – Арсений подбирает с пола уроненные кисти. Если Дева решила развести призрачный зверинец, она слегка не по адресу.

– Ты не узнал? Это Дом. – Аластриона, скрываясь за туманом, прижимает зверька к себе, вскидывает голову. Последнее, что видит художник – на призрачных губах улыбка сменяется злой усмешкой. – Его дух и дух этого города. Но тебе же мало знать, что ты спас столько чужих жизней, Видящий. Вам всегда мало.

Арсений не помнил, кода пришёл в себя.

Шум собственного дыхания наполнял комнату.

Ресницы залеплены инеем. Серым.

Картина возвышается над ним.

Проклятие, пойманное в неё, бьётся и пульсирует тысячами сосудов, они пронзают всё картину и не в силах выбраться.

Но кое-что ещё осталось.

Он коленопреклонённый у границы, соединяющей реальности.

И он остался один.

В пустой комнате валяется стул, выдавленные тюбики красок.

На матрасе скомканные простыни.

Пачка сигарет.

Ботинок. Чей-то.

Тарелка с засохшей едой.

Всё замерло. Пыль в воздухе замерла. Времени нет. Пространство сошлось в точках перспективы, за гипотетической линией горизонта.

Они стоят над ним – шестнадцать фигур со своими Зеркалами.

Нереален я.

Осталась эта комната, и всё

Моя больная фантазия

Сердце готово выпрыгнуть из груди.

Арсений медленно поднимается на ноги. Всё серое, но краски на палитре живые. Его пропуск на ту сторону. В реальный мир.

– Мне… надо перестать быть? – спрашивает он у людей на стене. – Ответьте. Пожалуйста.

Они не отвечают.

Для них он призрак, позавчерашний сон, полустёртый рисунок. Тоже-мне-творец-реальности.

Они давно уже ушли отсюда в реальный мир, а он всё медлит.

Арсений касается пальцами угольного контура на стене. Своего лица, волос, руки, переплетённой пальцами с рукой Художника. Осталось забыть себя, чтобы стать реальным.

Перестать верить в своё существование здесь, в этом сером плоском мире.

Если я перестану верить в своё существование, кто будет верить в ваше? Но я не могу продолжать в него верить иначе меня найдёт проклятие

А выбор

Страшно. Подняться, до окна. Пальцами по стеклу. Взгляд бессильно, бессистемно мечется, силясь уцепиться: двор, кусты, крона дуба. Соскальзывает. Закурить, обратно.

– На прения с самим

собою ночь

убив, глотаешь дым...

Срываются. И голос, и дыхание. За закрытыми веками тьма рябит.

– уже не прочь...

Судорожно дым – внутрь, глубже.

– в набрякшую гортань

рукой залезть...

К стене тянет.

А дальше

что-то о Зеркале нет

зеркале

Проводить: по угольному контуру, в гладкости закрепителя поверх; вечный, нетленный уголь. Сомкнутые пальцы. Его и Художника. Шёпот сбивается сухостью в горле, и к сигарете как к источнику, жадно. Зажав зубами фильтр, ощупывать картину.

Не может быть реальней меня

Но есть

– Есть, – исчезнуть перестать быть

Но это только ты.

Твое лицо...

Твоё...