Портреты Пером (СИ)

– Нет, ухо совсем на виду. Может вызвать подозрения. Если хочешь – костяшки. Крови чуть меньше, зато внимания не привлечёт.

– Да ладно, волосы растрепать, пластырем залепить. Скажу, что за проволоку в кинотеатре зацепился.

Перо подошёл к тёмному зеркалу. Когда-то он носил серьгу в левом кажется ухе, его это забавляло, и он заявлял возмущающейся Софи, что ни за что с этой финтифлюшкой добровольно не расстанется. А потом где-то потерял. Хорошая была, серебряная, в виде черепка, привет нефорской юности. С тех пор его уши никаким издевательствам не подвергались – не до того было. И вот, блин, довелось.

Нож прошёл через мочку легко, кровь полилась тут же. Много. Тихо шипя, Перо закрыл нож, уперев тупую сторону лезвия в колено, а ладонь второй руки ковшиком (опять заболела) подставил под кровящее ухо. Кровь шмякалась тяжёлыми каплями, пропитывая белоснежные бинты.

– Сюда иди, – тихо позвал Джима, садясь на бортик ванны. – Пей, сколько сможешь. Чем больше, тем лучше.

Джим склоняется над его ухом, проходится языком по растекающимся дорожкам, а потом обхватывает губами разрезанную мочку. Проходится языком и по ней. Глотает. Для удобства опирается коленом о бортик ванной, прижимает к себе голову Арсения почти не истерзанной ладонью.

Кукловод бы за такое убил. За одну секунду убил бы на месте обоих.

А почему ему, проклятию, нравилась моя эта кровь? Она же вроде как не несёт в себе тьмы. Должна быть для него безвкусной.

Джим отрывается, вытирает измазанные в крови губы.

– Тошнит, – признаётся, – у тебя кровь… пахучая. Дай мне секунду.

– Угу.

Арсений созерцает ореол.

Выглотал он немало, – заторможенная мысль. – Нет, правда.

Ореол никуда не делся. Он был ровно таким же, как до начала хреновой «вампирской сессии» с заглатыванием крови.

– Не помогает, – Арсений смотрит теперь на свои руки. Пальцы слегка дрожат. На левой, на бинтах, темнеют пятна от капель крови. – Кровь не действует почему-то. Попробую стянуть по старинке, щас, через минутку. Отдыхай пока.

Отдыхай. С коробкой концентрированной смерти на голове. Ничего лучше не придумал?

Не придумал, потому что от страха обоссался. Не дрейфь, ещё не всё попробовали.

– Арсений, а ты можешь мне объяснить, что происходит? – Джим садится на бортик. Опирается сзади руками. Хмурится. – Или мне нельзя знать?

– Вокруг тебя такая… ерундовина, типа ауры, куда заливается тёмная дрянь от проклятия… Так-то она у всех есть. Я её вижу. Может, Джек тоже видит, после стольких прогулок в Сид, – Арсений сообразил, что словесным мусором оттягивает неизбежное, и оборвал сам себя. – Короче, так она просто красная, а у тебя… почти чёрная. У Исами… за сутки перед смертью было так же. Ты… – слова не слушаются, невнятные, – в общем, умрёшь. Через день или два.

Под конец собственный голос стал тихим, будто он вещал на радио для тараканов. Вон один, кстати, как раз вылез из-под раковины и теперь шевелил усами, сидя на кафеле.

Сигнал ловит, ага.

Джим, видно, ошалел. Слегка потряс головой. Потом усмехнулся горько (губы сжал).

– Я знал, знал, что будущему верить нельзя… Твою мать.

– От крови раньше становилось лучше, щас без изменений, – Арсений прижал его к себе, ткнулся носом в мягкие волосы. – Попробую оттянуть напрямую. Если не поможет – пойду в Сид к знахарке, она должна что-нибудь подсказать. Если нет… придумаю ещё что-нибудь. Через три минуты могу просто отключиться. Сиди в спальне, под присмотром Дженни и Джека, никуда не вылезай. Джеку можешь рассказать, он поймёт.

– Рассказать Джеку, что умру? Ты уверен? – На затылок ложится ладонь. Вплетает пальцы в волосы. Поглаживает. – Арсений, прятки не помогут. Надо… просто успеть сделать побольше.

– Не надо, – с закипающей внутри злостью. – Я сделать что-то пытаюсь, а ты под нож лезть собрался?! Будешь сидеть как миленький. И младшего своего ты зря недооцениваешь. Он-то как раз тебе куролесить не даст, я в него верю.

– Сколько? – По голосу слышно – недоволен.

– Хотя бы несколько часов. Дай мне время. А теперь помолчи просто.

Арсений опускается на пол, на коленки, тянет его за собой. Так будет не больно падать, если что, и Джим сможет легко уложить его на кафель, без вреда для них двоих и окружающей обстановки. Обхватывает Файрвуда, стискивает, может, чуть крепче, чем надо. Это от злости. Но всё лучше, чем бояться.

Что-то вот меня всё это достало.

Всё. Вот это. И то вот, справа, тоже. Но особенно то, которое левее, вот оно совсем.

– Мне это всё не нравится. – Джим вздыхает. Тоже прижимает его к себе. – Но ладно. Буду сидеть, как Рапунцель в высокой башне, с распоротой рукой.

– Ещё б тебе нравилось, – язвит Перо, закрывая глаза и утыкаясь ему в шею.

Последнее, что он помнит – как Джим поглаживает его волосы.

Следом нутро начинает выворачивать болью. Чудится, будто кости гнёт, корёжит, плавит, а внутренности перекручивает через мясорубку. Уши режет собственный вой, дерёт в глотке орать я должен как псих сознание не выдерживает, и кто-то невидимый выдёргивает к чертям все штекеры, отрубая восприятие от горящего заживо тела.

Последней мыслью Арсению очень хочется сказать этому кому-то спасибо.