Портреты Пером (СИ)

Арсений медленно поднялся. От горячего воздуха и запаха гари кружилась голова, хотя и понятно было, что это самовнушение, как пар от дыхания в Сиде.

– Я буду рисовать, – сказал он Художнику. Тот расцвёл приветливой улыбкой. В аду он больше не был тенью; серый туман обрёл плоть. Багровые отсветы скользили по коже, они же отражались в слепых глазах. Тень держал альбом и что-то рисовал мерцающим угольком по призрачно-серому листу.

– Забахаю перфоманс с выездом, – пояснил Арсений. – Только вместо выкрутасов с моей тушкой получите вывернутую душу. Так будет достаточно?

– Куда лучше рисовать, находясь на грани, – ответствовал Тень. – Подожди минуту, закончу рисунок.

Он улыбнулся, прекрасно зная, что в аду времени нет.

Арсений ждал.

– Тебя терзает совесть? – мягко спросил Художник. – Нашёл способ спасти одного. А между тем, если бы чуть раньше догадался, что значит тот багровый нимб, сразу понял бы, что Исами умирает, смог бы… попытаться… спасти и её, и того, другого. Я говорил тебе. Пытался предупредить.

– Что ты пытаешься сделать? – просил Перо даже с некоторым любопытством, наблюдая, как карандаш мелькает над краем альбома. Алые всполохи скользили по обратной стороне листа.

Как он может рисовать – слепой?

– У тебя ещё есть вопросы? Я открываю в тебе бездну. Через чувство вины, через горечь, через страдание. Никакая картина не рождается из света. Любое искусство питает тьма. В основе любого стремления творить лежит бездна. Какую картину ты сможешь написать, если позволишь смерти Исами прорасти через себя? Чарли, мой добрый друг, не выдержал, слабеньким оказался. – Багровые провалы глаз безошибочно вперились в Перо. – Живопись не для слабых духом. А ты выдержишь нарисовать смерть любимого человека?

– Чарльз её любил?

– Спроси её саму при случае. Ты ведь можешь?

Художник, видимо, ощутил его взгляд, направленный на альбом, и повернул лист.

На серой бумаге – сосны, запорошенные снегом, на берегу замёрзшей реки. Далеко от берега полынья, окаймлённая тонким сероватым льдом. Внутри вода, чёрная и густая – начало декабря. На тонком стволе молодой сосны повязана ярко-алая лента.

Ветер тянет позёмку и треплет её; да ещё и композицию Художник выбрал такую, что лента словно хочет сорваться с сосны, к которой привязана, и унестись вместе с ветром за серый горизонт, набрякший снеговыми тучами.

Пока Арсений смотрел, рисунок осыпался пеплом.

Тень пожал плечами, как бы показывая, что он не виноват: в аду, где обитают неприкаянные Зеркала, рисунки долго не живут.

– Без тебя знаю, – отозвался Перо. – Я не отпускаю её, потому что так надо.

– Ей или тебе?

– Лучше заткнись.

Художник усмехнулся, обнажив острые зубы.

– Ты сюда не болтать пришёл. А рисунок, к слову, твой. Я же слеп.

– Врёшь, брешешь опять, как собака, – процедил Арсений сквозь зубы, уже понимая, что Художник прав. Его Зеркало нарисовало то, о чём он и сам думал. Они одно целое.

Перо медленно облизал пересохшие губы. Ещё одна иллюзия.

– Что надо делать?

– Для начала? Просто разведи краски.

…Это была грязь. Он сгорал заживо, сливая себя с ощущением абсолютного мастерства; оно было в каждом движении руки, которую направлял Тень, и они были одно целое, потому что не могло быть иначе: Перо стоял перед своим Зеркалом, и Зеркало горело вместе с ним.

Пальцы сжимались, сначала на угольке.

Арсений готов был теперь благодарить тот свой сон, со смертью Джима, потому что было проще поверить в факт смерти.

Выломанный болевыми судорогами остов. Линии построений, и первые, осыпающиеся пылью со стены штрихи. Геометрические тиски сжимали собой будущее тело, пока уголёк, не покончив с каркасом, принялся одевать его плотью. Но нет, не живой.

В широко раскрытых глазах Художника Файрвуд снова умирал в библиотеке, он видел последние крохи секунд до того мига, когда взрыв расколол надвое мир, на до и после, на надежду и мрак; но не так, как было во сне, нет; взрыв, подлый и помеченный печатью Трикстера, сменялся на… цепь?

Он умер от руки Кукловода, никак иначе. От его ловушки.

Кровь вытекала из колотой раны. Было больно. Он звал кого-то перед смертью? Пера не было рядом.

Была ночь.

Ступени скрипели под ботинками. Записка? Точно. Джим получил записку от Кукловода с требованием явиться ночью в библиотеку. И не смог устоять – вдруг это ключ к ещё одной тайне дома.

Несколько капель касторки в нужные цвета масла, выдавленные на гладкую деревянную поверхность. Первые мазки по стене.

Было испытание? Раз ловушка, было. Джим плохо проходит испытания.

Каждый его шаг как выкрик «ложись», застревающий в горле. Пера там не было. Некому было предупредить.

Он не прошёл испытание до конца. Задевает леску, или цепь, или…

Можно никогда не узнать.

Широкая кисть неспешно накладывает пласты основных тонов.

Перо переживает минуты до смерти. Медленное истекание кровью. Невозможность пошевелиться. Адскую боль. За себя и за него, беспомощно корчащегося на полу библиотеки.

Положим, Кукловод бы сказал мне, что он там умирает. Но не открыл бы дверь.

Да, так всё и было.

Он бьётся о стену. Орёт что-то, разбивает в кровь костяшки. Ад воет за спиной. Торжествующе.