Портреты Пером (СИ)

Художник не даёт кисти дрогнуть, крепко удерживая пальцы.

– Пиши. Это главное, – шепчет на ухо горячо, как человек. – Пиши, я держу.

Арсений увереннее сжимает кисть.

На основные тона добавляются тени, скользят, смешиваются на границе восприятия в полутени. Фрагмент ковра, кровь…

На полу. Повсюду.

Судороги.

Торжество маньяка.

– Открой чёртову дверь! – ревёт Перо, врезаясь со всей силы в стену, за которой умирает самый дорогой ему человек. – Открой дверь, сука, я тебя урою собственными руками!

Кисть скользит, складки на одежде, распоротый разрез колючая проволока?

Резко высвечены жилы на шее, голова повёрнута набок, глаза ещё открыты или уже не закроются, но нет, ресницы ещё дрожат, ещё борется за жизнь сердце, он ещё дышит; в рефлексах на полусогнутых пальцах от натёкшей крови алые капли, отсветы от огня в камине.

Кончики пальцев подрагивают. Взгляд пустеет. Осмысленность из него вытекает вместе с кровью.

Перо срывает голос и хрипит по эту сторону, он готов клясться, что слышит затихающие удары сердца.

– Поздно, – Кукловод, стоящий где-то далеко, за спиной, ухмыляется. – В человеке всего пять-шесть литров крови. Можешь мне поверить, вытекло больше половины.

Он видит, как дрожат полусогнутые пальцы, а в луже крови дрожат отсветы огня. Уютно трещат сухие дрова в камине. Кисть окунается в краску, красным, багровым, тончайшие переходы требуют внимания, когда сознание разорваться готово от боли.

– Поздно, – повторяет маньяк. – Умереть – как сдать экзамен. Раз – и всё закончилось.

Очеркнувшие прикрытые веки ресницы. Тусклый взгляд в пустоту. Приоткрытые запёкшиеся губы. Бледность, пока ещё не переходящая в синеву, но голубоватые тени уже подкрадываются, уже лижут скулы тонкими языками, уже забрались между безвольных пальцев, эти падальщики, уже затягивают темноту под веками и резкие складки от носа до губ; бледный ультрамарин, обессиленный белилами, безжалостно вдавливается в комок чёрной краски.

– Пусти… – Перо упирается лбом в дверь. – Пусти хотя бы попрощаться… – резко отстраняется, задирая голову вверх, к камере, – пусти!..

Врезаться в неподатливую деревяшку до боли в рёбрах. Дыхание вышибает, перехватывает. Ещё раз. Запястье плотно сжимают чужие пальцы.

– Рано.

Он сухо всхлипывает, боль застряла комком в горле. Нет Джима. Не будет больше. Не будет. Никогда. Время замрёт. Исчезнет его голос, запах, мята, бинты и эфир, исчезнет ощущение от его присутствия, навсегда, совсем, тепло, манера говорить, ирония, привычка забираться с ногами в кресло и занудствовать, любовь к Джеку и жертвенность в бешеной смеси с эгоизмом, исчезнут тонкие черты лица, улыбка, чуткие касания его пальцев, их ночи, сотрутся из памяти, потому что холод сильнее он всегда сильнее

Смерть – неизбежность, она факт, от неё никуда не деться, это больно и остро, как наглотаться опасных лезвий и гвоздей, но Художник ведёт его руку выше. Правда, пальцы трясутся, зрение застилает, а цвета мешаются, но в этом, в их единстве, в способности создать реальность из того, что только представляется, есть на дне какое-то жуткое, отдающее запахом масла и запёкшейся крови упоение. Цвета сливаются, ложащийся свет дрожит на мёртвой коже. Бликует в пустых мёртвых глазах. Ничего больше нет.

Тень опускает его руку.

– Сволочь…

Он не помнит себя. Отбегает, врезается в стену раз за разом пытаясь вышибить ненавистную дверь.

Это смерть ты не сможешь поговорить не сможешь быть рядом

Всё уже завершилось закончилось

Уже всё

Это просто остывающий труп

– Нет!.. – сдавленным полувскриком-полувсхлипом, от очередного удара о стенку он падает на пол, но карябает извёстку пальцами, сдирая ногти до крови, бьёт по ней ладонями, пинает, орёт от боли, сжимает кулаки и лупит неподвижный камень. – Ничего не поздно… дай мне его увидеть! Дай… мне… увидеть…

Ад хрипит позади. Ад доволен. Ад жрёт его боль и не давится, Ад развратно лижет со стены краски, Ад выпивает застывающую кровь из вен мёртвого Джеймса Файрвуда, Ад заживо прогрызает вены ещё живого Пера, сжавшегося в комок на полу, у подножия рисунка. Он хрипит от алчности и захлёбывается слюнями, он чавкает, хлюпает и стонет, втягивая в себя боль.

Багрянец откатывается, уступая место серости.

После приходит пустота. Холодно.

Арсений, сотрясаясь и стуча зубами, смотрит в стену со следами краски и своей крови. Он видит хаос пятен. Рисунка нет. Он рисовал одни ломаные линии. Безумен.

Потом сквозь них медленно проступают…

– Хватит, ты себя убьёшь так. Думаешь, ад такой умный? – К его лбу прижимается ледяная ладошка. – Ты его уже обманул, накормил несуществующей смертью. Ну, вставай! Вставай и иди, хватит валяться!

– И вправду… – Перо растягивает губы в ухмылке. Призрак, кто бы он ни был, уже исчезает.

Моя сестра немного ошибалась