Портреты византийских интеллектуалов. Три очерка

Победы турок на византийской земле Алексей Макремволит оправдывает их моральным превосходством над ромеями. Писатель считает, что «многие из них по сравнению с нами во много раз опережают нас проявлением веры» (338, 196, прим. 62). Уничтожая христианские иконы, мусульмане совершают меньший грех, нежели христиане, каждодневно уничтожающие бога в своих душах: «Мы же более тех (турок.— М. П.) его оскорбляем» (Там же). Писатель утверждает, что турки были орудием Божьего гнева, а турецкое нашествие ниспослано Богом «за грехи наши»: «...Мы всегда бываем побеждены военной хитростью варваров..., ибо души находятся в плену пагубных намерений...» (274, 225, прим. 2).

Аналогии Алексея Макремволита в конечном счете сводятся к социальным основам. Он считает, что несправедливость соотечественников по отношению друг к другу, скупость тех, кто обладал всеми богатствами мира, порождает то, что ниспосылаются на Византию свыше опустошительные войны: «Это нелепо, что евреи и мусульмане человеколюбивы и милосердны, а ученики Христа, по природе человеколюбивого и милосердного, бессердечны и скупы по отношению к единомышленникам» (35, 205.11 —14). Выясняя причины поражения Византии в войне с генуэзцами, Макремволит среди тех нравственных проявлений, которые ненавистны Богу, называет корыстолюбие (155.1—2).

Признавая несостоятельность внешней политики Византии и ослабление ее внешнеполитического авторитета, Алексей Макремволит усматривал в этом прежде всего проявление социальных недугов. Его можно считать единственным из писателей середины XIV в., кто настойчиво и недвусмысленно указывал на внутренние социальные причины внешнеполитических неудач империи. Алексей Макремволит видел в поражениях Византии проявление божественного решения, карающего византийцев за несправедливость в сфере человеческих отношений, за корыстолюбие и алчность.

Прошли те времена, когда империя была лидером в международных делах региона Юго-Восточной Европы. Сейчас ей приходилось из двух зол — итальянцев и турок— выбирать наименьшее. Алексей Макремволит, размышлявший о будущей судьбе империи, считал неприемлемым господство латинян: если нет другого выхода, пусть уж лучше турки, чем итальянцы. Эта позиция была близка настроениям демократических слоев населения, ненавидевших западных христиан со времен Четвертого крестового похода, принесшего Византии латинское владычество, длившееся пять с лишним десятков лет. Некоторые из интеллектуалов тоже признавали турок меньшим для Византии злом в связи с их веротерпимостью (323, 143, 145, 151 —153). К XV в. турецкий тюрбан для многих стал предпочтительнее латинской тиары (216, 34—35).

Близится конец света

Идея конца света не нова. Люди всегда осознавали, как хрупок мир, в котором они живут. Со времен Ветхого завета, содержащего предчувствия и предрекания гибели, мысль о неизбежности всеобщей катастрофы стала притчей во языцах многих авторов (365; 215; 178) Можно назвать десятки византийских писателей, сочинения которых содержат пророчества о конце света. Для византийцев конец света (telos tou kosmou) был связан обычно с гибелью Константинополя в противоположность западному тезису о вечном Риме.

На основании библейских текстов нельзя установить срок наступления катастрофы. В Евангелии написано: «Небо и земля прейдут... О дне же том и часе никто не знает, ни ангелы небесные, а только Отец мой один»[67]. В связи с неопределенностью времени наступления катастрофы, любой эксцесс в общественной жизни или в природе сразу поднимал волну эсхатологических настроений. Византийцы стремились вычислить дату приближающегося светопреставления либо по расположению небесных тел, либо на основании изучения текстов Библии (274, 212—213; 272). Христианский греческий мир рассчитал время наступления конца света, исходя из библейской легенды создания земли и людей в течение шести дней, и отнес его к седьмому тысячелетию по аналогии с седьмым днем Творца[68]: «...У Господа один день, как тысяча лет, и тысяча лет, как один день»[69]. Поскольку седьмое тысячелетие от сотворения мира истекало к концу XV в.[70], эсхатологические настроения на фоне бедствий империи Палеологов приобрели особую актуальность. Поздневизантийская литература была полна предсказаний конца света.

Плач Алексея Макремволита «На разрушение св. Софии от многократных землетрясений» (26)[71] концентрированно отражает эсхатологические настроения эпохи. Сам жанр плача (треноса) довольно демократичен.