Порубежье (СИ)

— Хех, да не совсем всё, — взял слово сам Бурмил. — Представьте, други, очутился я наконец на свободе. Жрать хочу — мочи нет! А у этих олухов, прости праматерь, скатерть-самобранка! А они мне: не работает она! Совсем! Сначала горшок с постной кашей поставила, а потом и вовсе хлеба корку!

А я им говорю: а что вы думаете или говорите, когда скатерть разворачиваете? А оне мне: да так, говорят, поснедать чего-нибудь… А потом Иван говорит: хлеба хотелось. Хоть корочку! Вот ведь дурни, это ж вещь не простая, тут что пожелаешь — то и получишь!

— Ну ты, дядько Бурмил, и пожелал…

— Да. Я пожелал. Я боле восьмидесяти лет не жрамши был. И пожелал: и рябчиков жареных, и фруктов заморских, и огурчиков соленых, ну и вина сладкого, да еще молочка парного захотелось очень…

— Ага, а потом мы еще три дня животами маялись, пока Славен не прилетел да не принес нам настойки от тетки Степаниды. А то ведь так и не дошли бы до Лукоморья, — под общий хохот закончил Вадька.

Глава семнадцатая

Некоторые сюрпризы сваливаются

вам как снег на голову. А другие подкрадываются,

когда вы меньше всего их ждете.

И иногда самый большой сюрприз

ты делаешь себе сам…

Народная мудрость

Некоторое время назад

Кощей — это не имя, это прозвище. Прозвище, которое дали люди. А имя? Имя он свое уж не помнил, маманька называла всегда одинаково, хоть бранила, хоть нахваливала — «счастье мое», но другим-то таким именем не представишься, несолидно как-то. Потому представлялся Кощей всегда одинаково: Август Либрей, купец австрийский. Ну а в Австрии немецким купцом звался. Шли года, и даже века, но люди думали, что это старая династия Либрей схожих промеж собой удачливых дельцов. Всё так, кроме династии. Наследников у Кощея не было, да и, как сказала Лада, быть не могло. То ли плата за силу, то ли как-то что-то намудрил в колдовстве своем, что откат такой схлопотал.

Привык на самом деле уже, сначала страдал, потом свыкся. Мужчина потер сверкающую лысину. Вот лысина — это не откат от колдовства, это от ума! Потянулся телом жилистым. Пора и домой.

Задержался он здесь, в Стольном граде, чуял всем естеством своим, что что-то неладно тут — то ли тайный заговор зреет, то ли обычное предательство.

Провел рукавом по поверхности стола. Посмотрел на ткань, поморщился. Грязь. Нет, обычный человек и не увидал бы ничего, а вот ему видно. Они, люди, и в бороде своей ничего не видят.

Кощей бороду тщательно брил.

В приоткрытую дверь протиснулась тощая кошка.

— Кис-кис! Иди сюда, иди, не бойся. — Колдун подхватил кошку под животик, посадил перед собой на стол и стал наглаживать. Кошка млела.

Дела вел он тут со многими, и с купцами, и с боярами, и ведь большой куш ему шел со стороны русской. А вот если война? Не приведите боги! Нет, оно, конечно, тут «кому война — кому мать родна», но в данном случае не про него, Кощея, речь. Он предпочитал честную, ну или не совсем честную, но торговлю. Как воин, конечно, тоже слабым не был — как же, столетия тренировок! — но не любил, не любил битвы. Там подумать не всегда успеваешь. Особенно наперед.

А вот тут, похоже, кто-то наперед думал и кому-то была нужна война. Как некстати!

Кощей был рожден обычной человеческой женщиной, даже безо всяких таких способностей, и от обычного мужчины, к слову пьяницы. Но, оказывается, был дар привратника от рождения, мог он за кромку ходить, как на соседнюю улицу, и препятствий для него не было, и неведомые дорожки сами под ноги ложились, стоило ему только подумать. Потом Кощей научился сворачивать неведомые дорожки до одного шага. Будь он хоть конный, хоть пеший, хоть с караваном.

Привратником на кромке Кощей не стал, больше тогда одаренных рождалось, много больше! А стал тем, кем он есть. Царем тридевятого, или медного, царства, потому как крыши у домов во всем царстве поголовно медью покрыты были.

Дела торговые ловко вел. Богател царь, богатело царство. В отличие от перворожденных кромешников, тяги к роскоши и удобствам не имеющих, владыка царства медного имел к комфорту да пышности не просто тягу, а полноценную страсть. За что и прозвали его Кощеем, скупым стяжателем по-старославянски.

Мужчина перебрал в голове всё окружение русского царя, царевича, даже царицы.

Что и говорить, одно слово — люди. Кто завистлив, кто тщеславен, кто просто глуп. Сидят в думе, высотой шапок меряются. Есть, конечно, мужи знатные, умные, те, кто за державу болеет. Но за последнее время боле глупцов да лентяев расплодилось…

Погладил кошку:

— Что ж, Мурка, пойдешь ко мне жить?

Кошка посмотрела осмысленным взором.

— Вот и славно. Пойдем. А то совсем тебя здесь не холят. Мышей много не обещаю, там и без тебя охотников много, но сыта да приласкана будешь.

И, подхватив кошку, сделал шаг вперед, растворяясь в облачке серого дыма.

Дворец встретил хозяина гробовым молчанием. Пройдя насквозь две странно пустые больших залы, да три малых, Кощей потребовал к себе секретаря. Сухонький мужичонка, то ли лепрекон по рождению, то ли фейри какой, предстал пред темны хозяйские очи.

— Прямо сейчас. Я хочу знать, в чем дело, — холодно прошипел хозяин. — Жду.