Поселенцы (= Пионеры) [старая орфография]

— Ты, можетъ быть, частію и права, Лиза, но сердце твое слишкомъ часто беретъ верхъ надъ разсудкомъ. Однако, выслушай меня теперь. Въ этомъ бумажник 200 доллеровъ; поди къ преступнику, покажи привратнику эту бумагу, чтобъ онъ впустилъ тебя, и разскажи бдному старику все, что лежитъ y тебя на сердц. Однако, не забывай при этомъ, что Натти сдлалъ проступокъ, что законы должны были наказать его и что твой отецъ судья.

Елисавета ничего не отвчала, прижала къ груди руку отца, взяла за руку Луизу и направилась къ тюрьм.

Дорогой он не слышали ничего, кром тяжелыхъ шаговъ упряжныхъ воловъ и стука телегъ, хавшихъ съ ними по одному направленію. Въ господствующей всюду темнот трудно было различить погонщика. Вблизи темницы он были задержаны волами, повернувшими къ зданію и въ награду за труды получившими клокъ сна, который терпливо несли на ше. Это было такъ обыкновенно, что Елисавета не взглянула даже на упряжь, пока не услыхала разговора погонщика съ своими волами.

— Смотри, пеструшка, хочешь?

Голосъ мужчины казался знакомымъ молодой двушк, и, приблизясь къ нему, она увидла подъ грубой одеждой погонщика Оливера Эдвардса.

— Миссъ Темпль! вскричалъ юноша.

— Мистеръ Эдвардсъ! сказала удивленная Елисавета.

— Возможно ли, что я вижу васъ въ это время около темницы съ миссъ Луизой! продолжалъ Эдвардсъ.

— Да, господинъ Эдвардсъ, — тихо отвтила Елисавета: — мы не только около темницы, но и хотимъ войти въ нее и доказать Кожаному-Чулку, что не забыли его услугу; хотя мой отецъ и былъ судьей, но онъ не неблагодаренъ. Если вы хотите навститъ своего друга, то прошу васъ на десять минутъ уступить намъ первенство. Покойной ночи, сэръ; сердечно сожалю, что вижу васъ въ этомъ занятіи; но будьте уврены, что мой отецъ….

— Не говорите объ этомъ, смю васъ просить, — замтилъ Эдвардсъ. Будьте такъ добры, не выдавайте никому, что я здсь.

Елисавета, давъ общаніе, отвернулась отъ Эдвардса, и явившійся привратникъ напомнилъ ей о цли ея посщенія.

Такъ какъ вс въ деревн знали, что Бумпо спасъ жизнь этихъ двушекъ, то ихъ требованіе войти въ темницу не возбудило удивленія. Бумага Темпля устранила всякія возраженія, и он немедленно введены были въ тюрьму. Въ это самое время послышался грубый голосъ Веньямина:

— Ого, кто тамъ идетъ?

— Желанные гости, господинъ Пумпъ, — замтилъ привратникъ. — Однако, что сдлали вы съ замкомъ, что онъ не отпирается?

— Немного терпнія и осторожности, отвтилъ дворецкій. — Видите, я забилъ въ скважину гвоздь, чтобы не вошелъ сюда Долитль; теперь этого не предвидится.

Стукъ молотка убдилъ стоявшихъ за дверью, что дворецкій серьезно принялся за дло. Скоро замокъ подался, и дверь отворилась.

Когда двушки вошли вмст съ тюремщикомъ, то безъ затрудненія замтили, что Пумпъ хотя и находился въ состояніи полуопьяннія, однако ж имлъ еще столько сознанія, чтобъ удалиться къ своему ложу, когда узналъ постительницъ. Не обращая особеннаго вниманія на свою госпожу, онъ, отрезвившись, услся на скамью и прислонился къ стн.

— Господинъ Пумпъ, — сказалъ привратникъ, — если вы хотите портить мои замки, то я прившу вамъ къ ногамъ желзныя украшенія, и это отниметъ y васъ всякую охоту вставать.

— Какъ бы не такъ, ворчалъ Веньяминъ: — вы уже держали меня разъ за пятки, и я думаю, что вамъ достаточно этого. Вдь я длаю то же, что и вы. Бросьте вашу наружную застежку, не то, увряю васъ, не найдете цпи и изнутри.

— Я долженъ запирать въ девять часовъ, сказалъ привратникъ, не обращая вниманія на Веньямина: — теперь 42 минуты девятаго.

Онъ поставилъ свчу на сосновый столъ и вышелъ изъ тюрьмы.

— Кожаный-Чулокъ, мой добрый, старый Кожаный-Чулокъ, моя благодарность привела меня къ вамъ. Если бы вы дали обыскать домъ, то все прошло бы хорошо, такъ какъ убійство оленя бездлица.

— Позволить обыскать домъ! сказалъ Натти, тихо подымая голову, но не выходя изъ угла, въ которомъ сидлъ. — Неужели вы думаете, что я впустилъ бы этого червя въ мою хижину? Нтъ, нтъ, я не впустилъ бы и васъ, a o немъ уже и говорить нечего. Пусть они обыщутъ теперь пепелъ и уголья, и если найдутъ что-нибудь кром пыли, какъ при обжиганіи поташа въ горахъ, то не будь я Кожаный-Чулокъ!

Онъ тяжело опустилъ голову и покачалъ ею.

— Но вдь хижину можно выстроить вновь; какъ только освободятъ васъ изъ-подъ ареста, то я сама буду заботиться о томъ, чтобъ вы имли хорошій кровъ.

— Разв можешь ты дать жизнь мертвому? Нтъ, нтъ, никто изъ васъ не пойметъ, что значитъ въ продолженіе сорока лтъ жить подъ однимъ и тмъ же кровомъ и имть вокругъ себя одн и т же вещи.

— Зачмъ эти грустные мысли, старый другъ; вдь есть деревья лучше тхъ, и я достану ихъ для васъ прежде, чмъ вы освободитесь изъ-подъ ареста, и вы проведете въ довольств и спокойствіи остатки дней вашихъ.

— Домъ, спокойствіе, довольство! грустно отвчалъ Натти: вы добры и потому думаете такъ, но этого не можетъ быть, посл того, какъ Веньяминъ видлъ, какъ мои старые члены выставили на посмяніе толпы.