Пощёчина генерал-полковнику Готу

Гордеев всех пересчитал. Выходило, вместе с ним от роты осталось девять человек: сержанты Ефременко и Таиров, ефрейтор Уколов, три пограничника и два артиллериста. Из оружия имелись немецкий пулемёт МГ-34 с двумя коробками патронов, ручной пулемёт Дегтярёва с четырьмя полными дисками, один гордеевский ППШ с двумя дисками, пять карабинов с двадцатью патронами на ствол, десяток ручных противопехотных гранат Ф-1 («лимонок») и РГД-33, две противотанковые гранаты РПГ-40 и пять немецких противопехотных гранат М-24, из-за длинной деревянной ручки названных красноармейцами «толкушкой». Построив бойцов, Гордеев приказал:

– Мы являемся воинским подразделением Красной армии. Идём на соединение со своими. Двигаемся на восток, к Бобруйску, лесами вдоль шоссе. Своим заместителем назначаю сержанта Ефременко, начальником разведки – младшего сержанта пограничных войск НКВД Выжутовича. Без моего приказа не стрелять. Не отставать, не курить и не разговаривать. За неподчинение и нарушение приказа – расстрел. Вопросы есть?

Вопросов не было. Усталые, злые и голодные бойцы пошли за своим командиром.

18

Перед закатом, когда уставшее июньское солнце уходило на запад, за Буг, в лесу густо стало смеркаться. Ефременко подошёл к Гордееву.

– Товарищ капитан, три часа топаем. Устали бойцы. Да и пожрать бы не мешало. У меня тут с собой есть малость чего, по чуть-чуть каждому на зуб. Привал надо делать.

Сам вконец измотавшийся и голодный Гордеев согласился, предварительно назначив боевое охранение из двух бойцов к дороге. Ефременко перво-наперво изъял у всех съедобные припасы, объявив их общим котлом, затем извлёк из старшинского вещмешка чистое вафельное полотенце, стал нарезать тоненькие кусочки желтоватого сала и раскладывать его на девять сухарей. Довольные бойцы захрустели, чуть повеселели. С водой только оказалось трудновато. Две неполных фляжки пустили по кругу. Усатый артиллерист, вытянувшись на мягком сухом мху, мечтательно произнёс:

– Курнуть бы сейчас, братцы.

К его носу тотчас подтянулся огромный кулак Ефременко.

– Я те курну, банник тебе в душу!

Гордеев подозвал Выжутовича и Ефременко, развернул карту и, проведя пальцем до Бобруйска, тихо сказал:

– Думается мне, пока мы туда доберёмся, немцы город возьмут. Нужно вернуться к шоссе, пересечь его, повернуть на север и выйти к железной дороге Слуцк – Могилёв. Дальше идти по лесам вдоль этой дороги на Могилёв. Уверен, наши на Днепре немцев остановят. Пойдём на Могилёв. Что скажете?

– Харчей нет, товарищ капитан. Как без харчей топать? – Ефременко скривил лицо.

– Харчи добудем. Вы, Выжутович, как стемнеет и пока остальные будут отдыхать, пошарьте со своими погранцами километра на два-три впереди, найдите удобный выход к шоссе. Только без фокусов, огонь по немцам не открывать.

– Слушаюсь, товарищ капитан. Всё сделаем, как положено.

Пограничники ушли в темноту, не издав ни звука, словно дикие кошки. Гордеев первым на ночное дежурство назначил Уколова, велев тому через два часа разбудить его на подсмену. Спать хотелось страшно. Положив под голову полевую сумку и чудом сохранившийся танковый шлемофон, Алексей свернулся калачиком в надежде, что сон немедленно одолеет его. Но мозг стал раскручивать калейдоскоп произошедших за неделю событий, почему-то фокусируясь на падающих бомбах, разлетающихся металлических обломках танков, вырывающихся из стволов танковых пушек снарядах, камнях и грудах песка, поднятых вверх взрывами… И ни одного лица. Как будто там не было ни живых ни мёртвых. Да ещё болела голова. И раненная в финскую нога заныла. Так и не сомкнув глаз, он пролежал часа полтора. Он слышал гул моторов двигавшейся по шоссе немецкой бронетехники, храп и сопение спящих бойцов, шуршание во мху и опавшей хвое лесных мышей и ежей… Вдруг лесную темноту на секунду прорезал луч фонарика и погас. Гордеев вскочил, схватил автомат. Из-за ели вынырнул младший сержант Выжутович, вскинул руку к козырьку фуражки.

– Товарищ капитан, докладываю. Неподалёку, километрах в полутора, обнаружили хутор. Окно в избе светилось. Заглянули через стекло, там бабка одна. Мы всё кругом обшарили. К шоссе от хутора дороги нет, только тропа. От него на юго-запад идёт лесной просёлок. Следов техники и людей нет. Печь топится. Хлебом пахнет. Думаю, надо попробовать зайти.

Немного подумав, Гордеев приказал:

– Поднимай людей. А подходы к шоссе поглядели?

– Так точно. Есть один неплохой. С обеих сторон лес стеной к шоссе подходит. Разом перемахнём.

Когда тихо окружили хутор, Гордеев с Ефременко постучали в дверь. В избе повозились, зашаркали, раздался испуганный старческий голос:

– Хто там? Просенька, ты будешь?

– Отворяйте, мать, – как можно мягче ответил Гордеев, – свои, красноармейцы, не бойтесь.

– Червона армия, свят-свят, – залопотала бабка, отодвигая засов.

Бабка и впрямь была старая, деда похоронила давно, уже и не помнит когда. Сын с внуком уехали ещё весной на заработки под Гомель лес валить. Она осталась с внучатой невесткой и малолетними правнуками, девочкой пяти лет и трёхлетним мальчиком.