Послания

Безымянное небо. Зелёнка,
и йод, и кармин. Запылённые липы
поредевшим кружком. И пластинка поёт
допотопное, то, что могли бы

мы услышать с бобины чудовищного

агрегата и выпасть в осадок,
приговаривая «волшебство, волшебство»,
на окраине шестидесятых,

в проржавевшей провинции мира, вдали

от вечерней фреоновой воли
метрополии, с привкусом чёрной земли,
и картошки, и дворницкой соли

на губах. Никого у подъезда. Кривой

тополёк, перепаханный дворик.
До одышки шатаясь крикливой Москвой,
не ищи, торопливый историк,

прошлогоднего снега, когда поделом

надвигается осень немая,
и бурлишь, и витийствуешь задним числом,
всё предчувствуя и принимая…

«И темна, и горька на губах тишина…»

И темна, и горька на губах тишина,
надоел её гул неродной —
сколько лет к моему изголовью она
набегала стеклянной волной.

Оттого и обрыдло копаться в словах,

что словарь мой до дна перерыт,
что морозная ягода в тесных ветвях
суховатою тайной горит.

Знать, пора научиться в такие часы

сирый воздух дыханием греть,
напевать, наливать, усмехаться в усы,
в запылённые окна смотреть.

Вот и дрозд улетает – что с птицы возьмёшь.

Видишь, жизнь оказалась длинней
и куда неожиданней смерти. Ну что ж,
начинай, не тревожься о ней.

«Куда плывёт громоздким кораблём…»

Куда плывёт громоздким кораблём
летучий град в бессоннице осенней?
То в дерево, то в озеро влюблён,
небритый мой зеркальный собеседник
по-рыбьи раскрывает чёрный рот —
а я молчу и глаз не подымаю.
Так беззаботно радио поёт.
А у него мелодия немая
на языке, и в горле белена, —
корабль плывёт, сирены молодые
сидят на мачтах, жизнь
ещё влажна, ещё легка, ещё она – впервые…

Не за горами ранняя зима.

Рассеется туман, сгустится иней.
Один умрёт, другой сойдёт с ума,
как мотылёк в бесхозной паутине.
И человек вздыхает, замерев.
Давно ему грозит зима другая,
все дни его и годы нараспев
на музыку свою перелагая.
А из краев, где жаркий водород
шлёт луч на землю в реках и могилах,
глядит Господь – жалеет, слёзы льёт,
одна беда – помочь ему не в силах.

«Расскажи мне об ангелах. Именно…»

Венедикту Ерофееву

Расскажи мне об ангелах. Именно
о певучих и певчих, о них,
изучивших нехитрую химию
человеческих глаз голубых.

Не беда, что в землистой обиде мы

изнываем от смертных забот, —
слабосильный товарищ невидимый
наше горе на ноты кладёт.

Проплывай паутинкой осеннею,

чудный голос неведомо чей, —
эта вера от века посеяна
в бесталанной отчизне моей.

Нагрешили мы, накуролесили,

хоть стреляйся, хоть локти грызи.
Что ж ты плачешь, оплот мракобесия,
лебединые крылья в грязи?

«Давай за радость узнаванья, как завещал один поэт…»