«Запрокинувший голову раб…»
А. Ц.
Запрокинувший голову рабзастывает в восторге. Над нимвиноградные кисти горяттёмно-розовым и золотым.Хорошо. И свобода близка.Но шестнадцать столетий подрядзвуков варварского языкасторонился имперский закат.И куда в эти годы ни киньодинокого взгляда – вездеобречённая славе латыньраспростёрта в родильном труде.Улетел несгораемый дым,ослепив византийских детей.И всю ночь твои пасынки, Рим,голосят на могиле твоей.«Не горюй. Горевать не нужно…»
Не горюй. Горевать не нужно.Жили-были, не пропадём.Всё уладится, потому чтона рассвете в скрипучий дом,осторожничая, без крика,веронала и воронья,вступит муза моя – муз́ыкагородского небытия.Мы неважно внимали Богу —но любому на склоне летоткрывается понемногустародавний её секрет.Сколько выпало ей, простушке,невостребованных наград.Мутный чай остывает в кружкес синей надписью «Ленинград».И покуда зиме в угодуза простуженным слоем слойголословная непогодарасстилается над землёй,город, вытертый серой тряпкой,беспокоен и нелюбим —покрывай его, ангел зябкий,чёрным цветом ли, голубым, —но пройдись штукатурной кистьюпо сырым его небесам,прошлогодним истлевшим листьям,изменившимся адресам,чтобы жизнь началась сначала,чтобы утром из рукавагрузной чайкою вылеталанезабвенная синева.«Ледяной синевой обделённый…»
Ледяной синевой обделённый,лепит дерево слепорождённыйв разумении тёмном своём.Хорошо ему жить, властелинувлажной, серой, фисташковой глины,хорошо ему с Богом вдвоём.Создавая на ощупь, по звукувоплощение шумного бука,и осины, и мглистой лунына ущербе, он счастлив до дрожи —так творения эти похожина его сокровенные сны.Двадцать лет уже он, не робея,лепит дупла и листья – грубеенастоящих, но веруя в трудради вечности, в глиняный воздух, —жаль, что даже бездомные звёздыподаянья его не берут.А учитель его терпеливыйшелестит облетающей ивой,недовольною воет трубой,обещая на обе сетчаткинавсегда наложить отпечаткинебывалой беды голубой.Нам-то что? Мы и сами с усами.Глина, глина у нас под ногтями,мой читатель, – попробуй отмой.Не ощупать поющей синицы —и томится в трёхмерной темницечервоточина речи прямой.«Безымянное небо. Зелёнка, и йод…»