После Ельцина. "Веймарская" Россия

Странным образом это похоронное выражение вдруг стало после января стандартным припевом оппозиционной прессы, только что на все голоса распевавшей гимны “особой роли армии” и “необходимости вмешательства военных в экономическую, политическую и социальную области”12. “Армии больше нет”13. “Армии нет. От горечи этих слов сохнет глотка. Но это так. Армии у нас больше нет”14. Означать эта отходная армии могла только одно: февраль 1992-го оппозиция встречала без всякой политической стратегии. Ни генералам, ни “черным полковникам” веры больше не было. Не на кого стало писать сценарий военного переворота.

Из “мундира” в “жилетку”

В лихорадочных поисках новой стратегии оппозиция попробовала было поиграться со сценарием революции снизу (массовый вариант). Она выводила народ на московские площади, устраивая один за другим то “марши пустых кастрюль”, то грандиозные митинги - 12 января, 9 февраля, 23 февраля, 17 марта - с требованиями восстановления СССР и возвращения ленинских Советов: других-то опорных институтов после развода с армией у нее в стране не осталось. Рассчитывала, что эти митинги спровоцируют всеобщую забастовку. Но — не получалось. Страна не отзывалась. Никто не выражал желания умереть за осточертевшие бюрократические Советы. И московская милиция вовсе не торопилась присоединяться к митингующим. Зато она пристрастилась разгонять особо разбушевавшихся демонстрантов. И что еще хуже - массовое движение оказалось сразу же монополизировано коммунистами. Черно-золотистые знамена “белых” тонули в море красных флагов. И вел митингующие массы Красный Дантон, Виктор Анпилов, никому не позволявший себя перекричать. Чем лучше шли бы дела у оппозиции, тем реальнее бы становился коммунистический реванш. Не только лидеры “белых” - даже Николай Лысенко забил тревогу. “Ортодоксальные коммунисты опять выдвигаются на первый план… Их лозунги просты и понятны: быстро сделаем, как было раньше, что-то подправив и изменив. В их пользу, несомненно, то, что народ помнит, как еще совсем недавно, при коммунистах, колбаса была по два рубля, как исправно работал транспорт, системы тепло-и водоснабжения. И народ может за ними пойти, забыв про все преступления коммунистического режима”15.

Массовый вариант сценария революции снизу решительно не проходил как одновременно и бесперспективный, и слишком опасный. Харизматический, по причине отсутствия отечественного Муссолини, нечего было и рассматривать. Как и третий вариант - народного ополчения. Бурление в регионах в единый порыв не сливалось. Куда теперь?

Как раз в это время в парламенте начал формироваться блок “Российское единство”. В него вошли как “красные”, так и тяготеющие к “белым” фракции. В апреле, на VI съезде народных депутатов, 266

новая “лево-правая” коалиция была официально зарегистрирована. Она тоже требовала восстановления СССР и “отставки правительства рыночных экспериментаторов”. Но при этом, в отличие от анпиловских демонстрантов, она имела выход на общенациональную арену и не угрожала коммунистическим реваншем.

Ломать себя - иного выхода у оппозиции не оставалось. Генеральское презрение к парламентским болтунам в новой ситуации стало неуместно. Конечно, ни у кого из лидеров оппозиции рука не поднялась бы написать статью под названием “Надежда примеряет жилетку”. Но шло все именно к этому.

На горизонте оппозиции замаячила новая политическая стратегия, новый сценарий - конституционного переворота. Как и было официально зафиксировано в “Политической декларации левой и правой оппозиции” от 21 сентября 1992 г., называла она себя “лево-правой”. “Красно-белой”, если перевести на язык политических цветов. На самом же деле, как мы видели, еще с января это было не двухцветное знамя, а триколор - с яркой коричневой полосой понизу. “День”, именовавший себя “газетой духовной оппозиции”, ни разу не вышел без какойнибудь антисемитской мерзости. Баркашов, с его поклонами “Адольфу Алоизовичу”, был для всех уважаемой персоной. Лидерам льстило внимание европейских фашистов, приобщавших их к своим нравам и философии.

Парламентская эра

В эту новую, демилитаризованную эру оппозиция вступила еще более разношерстной, чем раньше, еще менее похожей на политическую партию или хотя бы на коалицию партий, но зато куда более искушенной в политике и интеллектуально окрепшей. Наплыв демократических “перебежчиков” заставил ее отказаться от генеральских авторитарных формул, сменить словарь. Теперь вместе со своими парламентариями она говорила о защите конституции и свободы слова, а с интеллектуалами - о “пассионарности” и “малом народе”. Впрочем, это не мешало ее прессе продолжать упражняться в самом дешевом антисемитизме, ее уличным вождям - формировать штурмовые отряды, а ее черносотенным люмпенам - бесноваться в Останкино.

Демократическая пресса окрестила эту новую эру “краснокоричневой”.