После Ельцина. "Веймарская" Россия

Вот почему, наверное, заключительный аккорд статьи Мартина Мэлия звучит вовсе не как вердикт ученого-историка, но как рапорт “узкого” экономиста: “Общество оказалось монетаризованным, реальные цены - не административные директивы - теперь норма. Хотя большая часть имущества страны все еще контролируется государством, приватизация этого сектора набирает темпы, и новый негосударственный сектор быстро развивается рядом с ним. Все эти тенденции уже невозможно остановить, только замедлить”19.

Джеффри Сакс, я думаю, написал бы такой рапорт лучше. Осторожнее, с более основательной аргументацией. Но и он, как мы уже знаем, все равно обошел бы главные вопросы, для будущего - ключевые. Каковы шансы демократии в постельцинской России? И если шансы эти на глазах убывают, не пришла ли пора обсудить, что делать в такой ситуации Западу?

Збигнев Бжезинский в представлении не нуждается. Он служил советником по национальной безопасности президента Картера, Соображения

отставного государствен

ного мужа преподавал в крупнейших университетах, опубликовал много книг по международным отношениям, Восточной Европе, советско-американскому конфликту. Короче, как рекомендовал его Ричард Никсон, он “один из самых выдающихся экспертов по отношениям Востока и Запада”.

Как эксперт по делам российским, однако, он всегда меня настораживал. Надеюсь, что сумею показать - почему. Начать лучше всего с недавних публикаций Бжезинского, поража61

ющих тем, что различие между антизападной оппозицией и прозападным режимом размывается под его пером до степени, когда отличить их друг от друга становится практически невозможно. Что за притча? Однако у этого странного факта есть объяснение.

Начало перестройки в СССР м-р Бжезинский встретил, мягко выражаясь, без особой приязни, приурочив к этому моменту выход в свет своего нового руководства для холодной войны будущего, которое он назвал “План игры”. Суть этой игры, ее центральная идея заключалась в том, что примирение в советско-американском соперничестве в предвидимом будущем исключено: “оно будет продолжаться еще много десятилетий”20.

И хотя опубликован был “План игры” в 1986-м, т.е. на втором году горбачевского правления, даже мимоходом не упоминалось в нем о перспективах демократической трансформации России. Даже слабого намека на нее не было, даже робкого предчувствия. И больше того. Следующая книга м-ра Бжезинского, “Большой провал”, вышла еще через 3 года, в 1989-м, когда и самые яростные адепты холодной войны начали менять тон. Но и в этом сочинении об успехе плюрализма в России все еще говорится как о наименее вероятном из четырех возможных исходов перестройки. Скорее всего должен был сбыться самый мрачный из этих прогнозов: затяжной кризис и в конечном счете - возвращение к стагнации21.

При этом имелась в виду вовсе не только советская “империя зла”, шедшая к неминуемому развалу. Именитый автор недвусмысленно говорил о России, о “великорусской империи - переименованной в эту историческую эпоху в Союз Советских Социалистических Республик”22, о “борьбе между Россией и Америкой”23, о “великорусских геополитических целях”24, по самой своей природе якобы несовместимых с американскими. Но почему? Чем так уж не угодила Россия м-ру Бжезинскому, что он отказал ей даже в гипотетическом шансе на демократическое преображение? И почему так категорично отвергал он самую возможность хотя бы потепления в российско-американских отношениях, которое такая трансформация неизбежно должна была за собой повлечь?

Дважды так широковещательно высказаться невпопад - чересчур и для менее выдающегося эксперта. Однако предсказания не были сделаны наобум: за ними стояла теория. Почтенная (хотя и вполне тривиальная) геополитическая догма, согласно которой современный русско-американский конфликт является “наследником старинного, почти традиционного и безусловно геополитического противостояния между великими океанскими державами и доминирующими государствами суши”25. Это соперничество, в котором Америка, следуя той же догме, выступает преемницей Великобритании, а Россия - нацистской Германии, есть лишь “современная фаза вековой борьбы за контроль над самым активным в мире континентом [Евразией] - борьбы, которая бушует со времени средиземноморской Римской империи”26. Знает ли, интересно, м-р Бжезинский, что за океаном у него есть двойник? Что геополитические выкладки русского фашиста Александра Дугина, признанного идеолога одной из самых влиятельных групп непримиримой оппозиции (“евразийцев”), почти полностью совпада62

ют с его собственными? Единственное отличие в том, что Дугин в поисках точки отсчета русско-американского “исторического соперничества” уходит еще дальше в глубь веков. Для него Россия законно наследует древнему Риму, тогда как в Америке заново воплощается древний Карфаген. Нетрудно догадаться, куда гнет Дугин: новый Рим - Третий Рим, Москва - предназначен разрушить новый Карфаген так же, как это сделал некогда его славный предшественник.

Логика рассуждений, однако, совершенно идентична в обоих случаях