После финала

– Мы рекомендуем паллиативный уход до конца его жизни. Мать согласилась, а отец нет.

Джим поднимает глаза.

– И что теперь?

– Мы обращаемся в суд. И пусть решает судья.

После недолгого молчания Джим откидывается на выцветшую спинку скамьи.

– На прошлой неделе у меня был пациент с отказом от реанимации. Старик с остановками сердца и измученный раком. Его много раз отправляли в больницу, и, похоже, с него уже было достаточно. Когда его в последний раз туда привезли, он заявил, что не хочет, чтобы его реанимировали. И его жена, конечно, знала об этом. – Джим делает глоток и осторожно ставит стакан на стол. – Только, когда с ним случился очередной приступ, она потребовала, чтобы мы спасли ему жизнь.

– И как вы поступили?

– Мы дали ему спокойно умереть. А его жена назвала меня убийцей, и, хотя я собственными глазами видел подписанное им распоряжение, мне казалось, что она в чем-то права.

– Сожалею.

Джим пожимает плечами.

– Ты же сама сказала, что такая уж у нас работа.

Они переходят к более приятным темам: где родились и выросли и что привело их в Бирмингем. У Джима талант к подражанию, и Лейла так смеется над его пародиями на коллег, что у нее начинает колоть в боку. Они заказывают еще по стаканчику, потом еще по одному, и Лейла не замечает, как проходит вечер. Взглянув на часы, она с удивлением обнаруживает, что засиделась почти до полуночи.

– Нам надо это повторить, – говорит Джим, когда они выходят из паба.

Для Лейлы вечер был замечательный. Три часа подряд она смеялась и болтала, выйдя за пределы палаты интенсивной терапии и собственного мирка. Но по дороге домой на нее наваливаются прежние проблемы, она вновь думает о Пипе, Максе и Дилане, и сердце ее сжимается от жалости.

Как у большинства иранцев, у Лейлы на окнах двойные занавески. Тяжелые шторы с рисунком, которые она задергивает в холодные темные вечера, и тонкий тюль с золотыми фестонами по краям. Сейчас те и другие задернуты, но когда Лейла прислоняет велосипед к решетке и натягивает на седло цветастую шапочку для душа, она слышит мелодию рекламного канала и звук женского голоса, говорящего о каком-то бытовом приборе. Это пылесос? Или кухонный комбайн? Она входит в дом.

– Лейла-джан! Я приготовила торши.

Лейле не нужно заглядывать в шкафы, она и без того знает, что полки там уставлены рядами банок с овощами – цветной капустой, морковью и сельдереем – в остром пряном соусе.

– Вильма к тебе не заходила? Она говорит, что скучает по тебе.

Лейла отлично знает, что Вильма не может скучать по Хабибе, потому что та так ни разу и не вышла из дома. Хабиба отворачивается, увлеченная рекламой какого-то устройства для подтяжки лица в домашних условиях.

«Четыре минуты, и кожа становится натянутой и упругой, а ваше лицо выглядит моложе!» Ведущая издает пронзительный смешок.

Лейла чувствует, как ее захлестывает обида. На свою мать, потому что та не хочет подружиться с Вильмой. На рекламный канал за его дешевые уловки.

– Может, и заходила. Я слышала, как кто-то стучался в дверь, но мой шарф был наверху, и пока я за ним ходила…

Пожав плечами, Хабиба поднимает вверх руки.

– Мама!

Лейла берет пульт и выключает телевизор.

Хабиба возмущенно ахает.

– Может, она и хорошая женщина, но разве она говорит на фарси? Нет, не говорит. А я понимаю английский? Нет, не понимаю. Я же тебе говорила, Лейла, что мне здесь и так хорошо. Я готовлю, смотрю свой канал.

Хабиба замолкает. Потом смягчается. В конце концов, это ее мать.

– Что случилось, Лейла-джан?

Лейла рассказывает ей о Дилане Адамсе и о суде, который причинит его родителям не меньше страданий, чем болезнь сына.

Обхватив руками голову дочери, Хабиба трет большими пальцами ее виски.

– Лейла, ты у меня хорошая девочка и доктор тоже хороший. Делай то, что считаешь нужным.

И Лейла, как ребенок, отдает себя в объятия матери.

Глава 16

Макс

По обе стороны гостиничного бассейна стоят шезлонги, на сетчатых сидениях которых лежат туго свернутые полотенца. От горячей ванны в углу поднимается пар. Последние две недели я приходил сюда в шесть утра, чтобы положить конец безуспешным попыткам заснуть и заодно заполнить лишние часы до того, как проснется весь остальной мир. Я плаваю, бегаю и достаточно много работаю, чтобы отделаться от Честера и сосредоточиться на единственно важном для меня деле – лечении Дилана.

Я стою на краю бассейна, стараясь сохранить равновесие. Дно бассейна выложено черной плиткой, отчего вода кажется темной и похожей на зеркало. Я наклоняюсь вперед и на секунду теряю равновесие. Это точка невозврата. Теперь я не смогу передумать, даже если бы захотел. Я ласточкой ныряю в воду, скользя животом так близко к дну, что почти задеваю его.

Мне запрещено посещать Дилана до трех часов дня, и это ограничение раздражает меня каждый раз, когда я о нем вспоминаю.

– Я должна думать и о других больных, – заявила мне доктор Халили.