После финала

Дочерна загоревшая женщина с участием смотрит на меня. На ее лице белые круги от солнцезащитных очков. Сейчас я помогаю в экономклассе и рада любой возможности отвлечься.

– Простите. Вам белое вино? И чипсы?

Положив закуску на столик перед ней, я передаю ее мужу, тоже похожему на панду, пиво с солеными крендельками. С приклеенной на лице улыбкой я медленно двигаюсь по проходу. «Апельсиновый сок? Пожалуйста. Боюсь, диетический уже закончился. Вам со льдом?» Беседуя с пассажирами, я гадаю, чем сейчас занимается Макс. Обдумывает, что мне сказать, или уже придумал какие-то оправдания?

В конце концов, отправив короткое сообщение – «Поговорим, когда вернусь», – я отключаю телефон и кладу его в сумку.

Когда я включаю его в своей машине, то вижу от Макса единственное сообщение: «Счастливого возвращения. Я люблю тебя». И три поцелуя в конце.

Я смотрю на смайлики-поцелуи, когда-то столь важные, а теперь потерявшие всякий смысл, и не чувствую ничего, кроме боли.

На дорогах свободно, и к половине десятого я въезжаю на нашу улицу. После ночной смены мне полагается лечь спать, но впереди у меня три выходных дня, так что сегодня вечером я могу отправиться в постель в обычное время, чтобы сразу же вернуться к привычному для меня режиму. Рейс в Йоханнесбург, вероятно, будет последним – скрывать беременность мне становится все труднее, поэтому завтра я позвоню в отдел кадров. Мой внутренний голос тихонько подсказывает, что теперь мне будет легче избегать Ларса.

Вставив ключ в замок, я останавливаюсь у входной двери, чувствуя себя посторонней в чужом доме. Но в холле все по-прежнему – ботинки Макса на коврике, на вешалке его пальто, – и это почти шокирует, когда тебе кажется, что все вокруг теперь должно измениться.

Макс сидит за кухонным столом. Мы оба не говорим ни слова. Перед ним несколько пустых стаканов и кружка, а на тарелке, усыпанной хлебными крошками, лежит грязный нож. Его волосы всклокочены, а под глазами темные круги. Похоже, он сидит так с момента возвращения из Чикаго.

– Кто она? – спокойно спрашиваю я.

Макс морщится, словно мои слова физически болезненны, и я этому рада, потому что сама мысль о них причиняет мне боль.

– Ее зовут Блэр, – сообщает он, обращаясь к пустой тарелке. – Раньше она жила по соседству с нами… детьми мы ходили в один бассейн. Она нашла меня в фейсбуке, и мы… мы немного пообщались в Чикаго.

– «Пообщались»? – Я изображаю пальцами кавычки. – Что это значит? Какой-то эвфемизм для траха?

Макс вскакивает так резко, что его стул с треском опрокидывается на плиточный пол. Встав напротив меня, он с силой сжимает мои руки, и я с удивлением замечаю слезы на его глазах.

– Прости меня, Пипа, я не хотел тебя огорчать. Мне даже в голову не приходило изменять тебе, но ты так от меня отдалилась…

Я резко вырываюсь.

– И ты еще смеешь вешать все на меня!

Но мое негодование подпитывается страхом, точнее, уверенностью, что он прав, ведь я сама отталкивала его. Инстинктивно я хватаюсь за живот – моя тайна, которую теперь я не имею права скрывать.

– Нет, нет, я вовсе не это имел в виду. Конечно, это моя вина, просто я пытаюсь объяснить, что нуждался в…

Тяжело вздохнув, Макс беспомощно поднимает вверх руки, и мой гнев внезапно угасает, сменяясь бесконечной усталостью. Я пересекаю комнату, поднимаю опрокинутый стул и сажусь рядом.

– Ты нуждался в нормальном общении, – тихо произношу я.

Макс медленно кивает.

– Да.

Чуть поколебавшись, он садится рядом со мной. Мы долго смотрим друг на друга, и я вспоминаю обо всем, что мы пережили вместе и чего никто другой не смог бы понять.

– Как давно вы встречаетесь?

Я не хочу слышать ответ, но все же не могу не знать об этом.

– Месяцев пять или шесть?

Он говорит с вопросительной интонацией, словно ждет от меня подтверждения.

У меня перехватывает дыхание. Я ожидала услышать о нескольких неделях, а не месяцах. Она – Блэр – живет в Чикаго, а Макс в Англии, значит, дело не только в сексе. А еще международные звонки, сообщения, скайп и «я по тебе скучаю»… Я мысленно отсчитываю пять-шесть месяцев назад. Апрель. Май. Именно тогда Макс заговорил о ребенке. Значит, в этом все дело?

– Ты ее любишь?

Макс энергично потирает лицо. Потом смотрит на меня, очень несчастный.

– Я люблю тебя.

– Но ее ты тоже любишь?

Я смотрю ему прямо в глаза, желая услышать правду. Пауза длится целую вечность.

– Да.

Я киваю. А потом, поскольку хуже уже не будет, я сообщаю ему о ребенке. На его лице кометой проносится радость, которая несколько гаснет при мысли о происходящем между нами. Макс смотрит на меня так, словно видит впервые, обращая внимание на изменения в моей внешности, вызванные беременностью.

– Ты мне не говорила.

– Я говорю тебе это сейчас.

– На каком ты месяце?

– Точно не знаю, я еще не была у врача. Около шестнадцати или семнадцати недель.

Макс изумленно округляет глаза.

– Ты не была у врача? Разве тебе уже не пора пройти ультразвуковое исследование? Прошлый раз ты делала его в двенадцать недель.

Напоминание о Дилане повисает болезненной паузой.

– А если с ребенком что-нибудь не так? – наконец говорит он.