После финала

– Мне очень жаль. Значит, он дожил до шести с половиной лет. Это замечательно.

С половиной. Она очень важна, эта половина. Спросите любого, кто потерял ребенка, и они вам точно скажут, сколько месяцев, недель и дней прожили их дети. Я поражен, что доктор Халили помнит такие вещи. Ведь после Дилана у нее было множество маленьких пациентов.

– А как поживает Пипа?

– Неплохо. Мы с ней как раз сейчас встречаемся. Она… мы больше не вместе.

Минутная пауза.

– Сожалею. Вы были такой сильной парой.

К горлу подкатывает комок. Были. Я быстро меняю тему.

– Вы кого-то ждете?

– Свою мать. – Ее глаза сияют. – Она переезжает в Англию и будет жить со мной.

– Из Тегерана?

Я удивляюсь, что помню об этом. Обычно все сведения о наших знакомых держала в голове Пипа. Справлялась о родственниках, отчитывалась о проведенном отпуске.

– У вас хорошая память, – улыбается Лейла. – Мама неважно себя чувствовала, и я о ней очень беспокоилась. Правда, в Иране у нее полно друзей, но они вряд ли смогут постоянно заботиться о ней. Мне было нелегко ее уговорить.

– Поздравляю. Ей повезло, что у нее такая дочь.

– Это мне повезло.

Нас окружает поток прибывших пассажиров, и она окликает своего спутника:

– Ник, я здесь!

– Вынужден вас покинуть. Рад был встрече, Лейла. Приятно узнать, что у вас все хорошо.

Обернувшись на выходе, я успеваю увидеть, как к Лейле подходит невысокая полная женщина в темно-синей шали с двумя огромными чемоданами. Сжав лицо дочери руками, она целует ее в лоб и то же самое проделывает с седым мужчиной, стоящим рядом.

– Угадай, кого я сейчас видел? – спрашиваю я, чтобы сгладить неловкость, неизбежно возникающую при нашем общении с Пипой.

Я прилетел, чтобы забрать свои вещи. По крайней мере, те, которые влезут в чемодан, не грозя перевесом.

– Кого?

– Доктора Халили.

После продажи дома Пипа отправила все вещи на склад. Мы продали ненужную никому из нас мебель, оставив только наши личные вещи: книги, пластинки, фотографии. Память о том времени, когда мы еще не знали друг друга. Эти сувениры мы возьмем с собой в новую жизнь, которую теперь будем строить порознь.

– Я могу сфотографировать вещи, чтобы ты мог отобрать то, что тебе нужно, – предложила мне по телефону Пипа.

– Нет, мне нужно посмотреть самому, – возразил я, что на самом деле означало: «Я просто хочу увидеть тебя».

Пипа крепче сжимает руль.

– Ты встретил ее в аэропорту?

Я мог бы поехать на поезде, но Пипа как раз возвращалась с работы и предложила меня подвезти. Отказаться было бы невежливо.

– Что она там делала?

– Встречала свою мать. Врачи иногда отлучаются из больниц, знаешь ли.

Пипа чуть скашивает глаза.

– Мне это известно. Но кажется несколько неуместным, правда? Это все равно, что увидеть свою учительницу в кино или монахиню на американских горках.

Какое-то время она молча ведет машину, потом бросает:

– Я бы не хотела ее увидеть.

– Нет?

Пипа закусывает губу. Затем сигналит и перестраивается в другой ряд. Откинув голову, я смотрю на ее отражение в зеркале заднего вида. Раньше мне нравилось наблюдать, как она красится перед выходом на вечеринку. Наносит на веки темные дымчатые тени, придавая загадочность своим глазам. Поймав мой взгляд в зеркале, она показывала мне язык или надувала только что накрашенные губы. Это воспоминание заставляет меня судорожно сглотнуть.

– Мне слишком тяжело с ней встречаться, – объясняет она, и я не сразу понимаю, о ком она говорит. – Мне даже думать о ней неприятно.

– Извини…

– Ничего. Просто… увидев ее лицо, я бы словно перенеслась в прошлое. Ну, так же как…

Она осекается.

– Как это происходит, когда ты видишь меня? – тихо спрашиваю я.

Пипа не отвечает. Взглянув в зеркало, я вижу, что в уголках ее глаз блестят слезы.

Раздел имущества предсказуемо невыносим, но мы, по крайней мере, не ссоримся. Наоборот, с преувеличенной вежливостью убеждаем друг друга забрать вазу, которую нам подарили на свадьбу. «Нет, ты возьми ее». – «Как я могу, она же твоя».

Замолчав, Пипа смотрит на меня, продолжая держать в руках злополучную вазу.

– Тебе она не нравится?

– Я ее ненавижу.

Рассмеявшись, она бросает взгляд на кирпичную стену хранилища.

– Ты позволяешь?

– У тебя духу не хватит.

В ответ она швыряет вазу об стену, словно заправская толкательница ядра. Зеленый фарфор разлетается на мелкие кусочки, осыпаясь на пол дождем.

– Тебе лучше?

Пипа медленно кивает.

– Несомненно. Теперь твоя очередь.

Мы смотрим на оставшуюся кучу вещей.

– Может, сервиз?

Это очень неплохой чайный сервиз. Нам его подарили родители Пипы, но за все время нашей семейной жизни мы так ни разу им и не воспользовались.

– Ну кому сейчас нужны сервизы? – спрашивает Пипа, и я принимаю ее слова за согласие.

Первые три чашки я разбиваю не спеша, следующие три уже летят, как пули. Бац, бац, бац! Потом наступает черед блюдец, тарелок и чайника. Бац!

– Вау!

– Здорово, правда?

Мы разбиваем кружки, слишком маленькие для хорошего чаепития, и разрозненные бокалы, оставшиеся от комплектов. Расколачиваем глиняную рамку в виде белки и графин для виски с монограммой, который Честер подарил мне на Рождество.