После маскарада

– А, здравствуй, Костик. Зачем пожаловал?

– Можно мне дела Куколева А. Н. 1877 года рождения и Тимохина П. Р. 1881–1927 годов жизни?

– Нет, нельзя, – Семен Аркадьевич невозмутимо опустил голову, послюнявил пальцы и шумно перелистнул страницу.

– Отчего же, могу я поинтересоваться? – Грениха передернуло, но доброжелательного выражения лица он не потерял.

Семен Аркадьевич был несносным ворчуном, прямолинейным и очень высоко ценящим свою особенность запоминать все подробности любого дела. Он ведал всеми секретами губсуда, но вместе с тем был добродушным и падким на лесть старичком, который больше всего на свете любил поморочить голову тем, кто спускался к нему в логово, помучить их и подольше задержать себе на забаву.

– А сам ты, поди, не знаешь?

– Нет, – наивно развел руками Грених, уже готовясь подыгрывать старому домовому. Тот поднял голову и снял очки.

– Знаешь, – твердо сказал он, – причину, почему нельзя, – знаешь больше меня.

– Мезенцев велел не давать?

– Не совсем так. Он их забрал. И еще несколько дел в придачу, ему понадобилось какие-то справки навести. Вот, – Семен Аркадьевич, достал из-под башни канцелярских книг одну, распахнул ее и ткнул пальцем в столбец. – Забрал и расписался.

Грених нагнулся к столу на радостях, думал, запомнит имена и фамилии предположительно тех заключенных, которых незаконно объявляли сбежавшими, а на деле в Психиатрической колонии кромсали им мозги, но увидел лишь длинные цепи закорючек и колец. У Мезенцева почерк был из-за контузии и отсутствия пальцев – черт ногу сломит. А в журнале он еще непонятней запись оставил. Наверняка специально.

– А почему это я должен знать причину? Мезенцев обмолвился обо мне, когда брал папки?

– И да, и нет.

– Семен Аркадьевич, ну в самом деле, что вы загадками-то!

– Сначала ты мне скажи, а потом я – тебе. Справедливый обмен информацией.

Грених поджал рот, сильно втянув носом воздух.

– И позволь тебе напомнить, – заведующий архивом поднял палец, – что судебные медики сюда обычно не спускаются, старых дел не читают. Это наблюдение у меня такое.

Грених сдался. Он взял стул, стоящий у двери, перенес его к столу Семена Аркадьевича, сел и положил локоть на край. Минуту он размышлял, как обвести старика вокруг пальца, чтобы и не сказать ничего, но в то же время открыть якобы страшную тайну, которой тот остался бы удовлетворен.

– Дело в том, что я обнаружил… – Грених сделал драматичную паузу, набрав в легкие воздуха, как перед страшным признанием. – Я обнаружил…

Семен Аркадьевич выпрямился, отложил лупу, умостил перед собой руки и смотрел на него расширившимися светло-карими глазами из-под густых белых бровей. Клочки седых волос вокруг его лысины даже как-то приподнялись. Грених кинул за плечо взгляд, словно проверяя, не идет ли кто, наклонился ниже к столу и зашептал:

– …что Куколев был прооперирован. Операция на мозге. Через глаз повредили белое вещество.

– Поди ж ты, – крякнул заведующий архивом; щеки его в прожилках и пигментных пятнах разрумянились от удовольствия. – А зачем?

– Вот я и пришел к вам, дело его прочесть. Надо выяснить, указанно ли в нем, что тот подвергался хирургическому вмешательству – трепанации черепа, – так же тихо добавил Константин Федорович. Все равно, ему лишь на пользу, если Семен Аркадьевич будет знать о такой существенной детали, которую Мезенцев отчего-то не спешит заносить в протоколы.

– Очень интересно, – прошептал озадаченный Семен Аркадьевич. Такого он явно не ожидал, значит, переводы заключенных в Психиатрическую колонию производились секретно, да так, что даже заведующий архивом Мосгубсуда оставался в неведении.

– Но закавыка в том, что Куколев в то время, когда его мозг прооперировали… по словам старшего следователя, был в бегах. А поймали его аккурат в той квартире в Трехпрудном…

– Знаю, знаю, дело о черных трупах.

– По моим подсчетам, тогда он уже был с полгода как прооперирован. Я свое заключение составил. Но судя по тому, какие вы удивленные глаза делаете, оно до дела так и не добралось.

– Вот те на! Куколева нам, получается, подбросили.

– Я и хотел бы выяснить – кто, и почему Мезенцев это утаивает.

Семен Аркадьевич повернул голову, то продолжая сверлить Грениха глазами, то переводя взгляд в пустоту, о чем-то размышляя.

– Костя, я знаю, что у тебя в семье все врачи были.

– Это так, – кивнул Константин Федорович, насторожившись.

– Так вот, послушай, что я тебе скажу, будь осторожен, не давай свои старые архивы никому, труды своих родственников.

– Почему?

– Потому что есть одна работа, принадлежащая одному из Гренихов, там как раз что-то о хирургии, с психиатрией связано. Ходила рукопись по рукам лет шесть назад. Но она без обложки, трудно было понять, которому Грениху принадлежит. Все, что оставалось известным – фамилия автора.

– У меня есть обложка от нее и первые несколько страниц, – сказал Константин Федорович, догадавшись, что речь идет о «Психохирургии» Макса.

– Уже нет, Костя, – вздохнул Семен Аркадьевич. – Ее Мезенцев принес сюда и сжег.