После маскарада

– Мейерхольд мне все рассказал после того, как умерла Лида Фомина, так что можешь не притворяться. И Мезенцев тоже все знает. Они собираются устроить на тебя облаву. Так что будь осторожен. Не продолжай, остановись…

– Рита, объясни, о чем ты? Что Мезенцев знает? – вскрикнул Грених, как следует встряхнув ее.

Лицо ее скривилось, по щеке скользнула слеза, она закусила губу, пытаясь не плакать.

– Прости меня, пожалуйста! – Рита стала медленно оседать, Грених попытался ее удержать, она грохнулась на колени, подняв к нему искривленное мукой лицо. – Ты все его пытаешься переплюнуть? Чтобы мне отомстить? Меня нарочно мучаешь? За то, что тогда вышло, да? Ох, знала я, не будет ничего хорошего, если мы попробуем начать все сначала. Нет у нас никакого начала, а тянется трупным червем наше прошлое… Ты видишь, я раздавлена, уничтожена. Ты доволен? Только остановись, умоляю, прекрати все это!

Грених нагнулся, чтобы поднять ее, она слабо отталкивала его руки, поднял, почти не ощутив ее веса, отнес в спальню, уложил в кровать. Постель была разобрана, всюду разбросаны подушки, смятые простыни, стоял удушливый запах пыли, плесени в смеси с каким-то цветочным парфюмом и запахом ее тела. Она тут же села в постели, подтянулась к изголовью, обняла острые коленки.

– Я все наврала, – вдруг выдала она холодно.

Она, кажется, издевалась. Можно было уйти, но хотелось все выяснить до конца, поставить точку в этих мучительных отношениях, в которых, кроме гнили и обид, ничего не было. Они оба точно забрались в кадку с навозом и бесконечно топтали его, ожидая, что под стопами прорастут цветы.

– Рита, мне и без этих игр непросто. Я надеялся найти в твоем лице союзника, – он присел на край постели.

– Ах, благородная душа, – она изящно вытянула руку перед собой, делая вид, что любуется ногтями. Но пальцы ее тряслись, дрожала нижняя губа, в глазах стояли слезы.

– Когда ты была там, за ширмой, видела, кто сидел в кресле?

Она подняла на него затравленный взгляд.

– Когда была убита Лида Фомина, ты бросилась за ширму. Кто сидел в кресле? – повторил Грених.

Она долго смотрела на него, как на идиота, а потом ее лицо скривилось.

– Ты!

Грених медленно поднялся, издав нечто среднее между болезненным стоном и рыком зверя.

– Ты был в маске двуликого Януса, – добавила она, сжавшись. – Поднимаешься в ней из-под сцены и туда же уходишь. У тебя что… с головой не в порядке? Ты сходишь с ума?

С перекошенным ненавистью лицом он нагнулся к ней.

– Ты в глаза смотрела? У меня глаза разные, дура!

Рита сжалась еще сильнее, думая, что он станет бить.

Грениху стало стыдно, он выпрямился, продолжая глядеть на нее сверху вниз, не зная, что думать, как переубедить, какие еще слова подобрать, чтобы ему наконец поверили.

– Тебе лучше больше сюда не являться, – прошептала она, не удержав слезу, горячей каплей она скатилась с ресниц ко рту. – Твое отношение ко мне – это акт мести, прикрытый жалостью, милостью. Ты не простишь меня никогда, а я никогда не смогу забыть его. Его тень вечно будет между нами. Он и сейчас стоит здесь, в этой комнате!

От этих слов на душе стало сначала ядовито, потом пресно. Он ощутил внезапную слабость в коленях.

– Возможно, ты права.

– Будем прощаться.

С минуту Рита сидела, зло глядя в сторону, потом перевела на Грениха полный печали взгляд. Успев отойти от ярости, он сожалеюще посмотрел в ответ. Она медленно подняла руку, сжала его пальцы.

– Будем прощаться, – повторила она, поднялась на колени и обвила его шею руками, притянула к себе, принявшись стягивать плащ.

Эту ночь – обещая себе, что последнюю, – провел он в Денисовском переулке, прощаясь со своим никчемным прошлым. Он давно потерял разницу между понятиями «любовь» и «случайная связь», «привязанность» и «влечение». Эта женщина вместе с собственным братом – отъявленным эгоистом и манипулятором, которого он боготворил и на которого равнялся, изгадили ему душу, истоптали, наделали в ней прорех, но влекли, не отпускали, будто что-то можно было исправить, удерживая возле себя тени прошлого, бесконечно вопрошая их, заслужил ли теперь он взаимности, толики добра. Видя, что ничего этого между ним и Ритой нет и не будет, не уходил, ждал – как просящий подаяния у паперти.

Он прижимал голое Ритино тело, а в темноте мерещилась Ася. Он гладил ладонями Ритины волосы, изумляясь про себя, почему они такие короткие. В окно пробивался фонарный луч света, иногда Рита оказывалась в его границах, лицо проявлялось, словно демон в зеркале, под ладонями Грениха змеились черные прядки. Почему? А где те, пшеничного цвета? Те самые, что светились на солнце.

Как пьяный или спящий на ходу, он видел совсем не то, что было на самом деле, в конце концов оторвавшись от этой чужой ему женщины. Отстранившись, он сел и спросил себя, что значат эти вспышки, проклевывающиеся из-под плотных железных дверей подсознания, запертого крепко-накрепко, заколоченного досками, не проблески ли это здравого смысла?