После маскарада

Шкловский, напоминающий вытянутую, освежеванную мумию, которую только что окунули в специальный бальзамирующий состав, лежал на металлическом столе в морге. Его открытые глаза навыкате, лишенные век, так как тонкая кожа их, будто сваренная в кипятке, отошла вместе с пеной, его оголенная щека, сквозь зияющее отверстие в которой проглядывали золотые коронки, клочки седых волос на красном от ожогов черепе и отсутствие кончиков пальцев на ногах и руках, которые успела разъесть кислота, выглядели под искусственным светом трех ламп пугающе. Сейчас клацнет зубами, согнет локти-колени и восстанет живым мертвецом.

Грених оттянул его подбородок наверх и чуть ткнул скальпелем в направлении того места, где проглядывал дюйм кожи с красной бороздой, которая могла бы быть доказательством, что Шкловского задушили тонким шнуром. Невольно он бросил взгляд на ботинки Пети. Но Петя находился с Гренихом в МГУ, когда некто удушил Шкловского. Этот факт несколько обелял стажера.

Машинистка, которая на сей раз была чуть собранней и не всхлипывала, творила магию протокола на машинке – ее пальчики отстукивали по клавишам с сумасшедшей скоростью. В воздухе стоял стрекот, точно работал десяток дятлов.

– Думаю, нужно указать, что это общая деталь с убийством Лидии Фоминой, – осторожно заметил профессор. – Как и тот факт, что первый маскарад и убийство ее отца происходили в одну ночь.

Теперь существовал протокол, написанный им о театральной постановке у Мейерхольда со всеми подробностями. Только протоколы Синцова, Стешиной и Соловьева оставались тайной опорой Грениха. Он не хотел, чтобы с артисткой водевиля и новым санитаром института Сербского случилось то же, что со Шкловским.

Профессора отпустили домой сразу после вскрытия. Он настаивал на том, чтобы принять участие в операции, но Мезенцев отрубил его желание еще одним железным аргументом:

– Коли вас считают причастным к этой антрепризе, то пусть лучше во время взятия вы будете дома, с дочерью, на виду у соседей. В случае чего у вас останется алиби. Если мы упустим главаря банды, а зрители в зале увидят вас, то могут подумать, что вы за ширмой и сидели.

Грених не мог не согласиться, но стопы зудели от жажды погони. Он закрывал глаза и видел себя с пистолетом в руках, наставляющим дуло на ширму.

Нехотя он отправился домой.

Майка была обрадована возможностью провести воскресный вечер с отцом. Они поужинали. Работая ложкой, Грених все время застывал в раздумьях, глядя перед собой. Мыслеворот все утягивал на какие-то темные глубины, где маячили насмешливое лицо Пети, злорадное – Мезенцева. Временами он выдергивал себя из этих неприятных пучин. Нужно было оставаться дома, Мезенцев прав. И Грених возвращался вниманием к дочери.

После ужина они приступили к ее задачкам про конфеты «Ну-ка, отними!» и Мишку-обжору. В первой части задачи тот съел тридцать конфет, а во второй спрятал сорок фантиков. Вместе они посмеялись над составителем, который, наверное, работал в Прокуратуре, а в личное время сочинял учебники. Задачка получилась – настоящий детектив про преступного медведя.

Потом они допоздна читали «Аню в Стране чудес»[15] по главам. Читали и так, и по ролям. Грених был за автора, Дронта, Утку и Мышь, стараясь менять голоса от низкого к высокому, а Майка – за Орленка и девочку Аню, за которую она читала своим привычным голосом, Орленок у нее негодующе пищал.

– «В таком случае, – изрек Дронт, торжественно привстав, – я предлагаю объявить заседание закрытым, дабы принять более энергичные меры», – читал Грених, а сам думал, не совершает ли он ошибку, оставшись дома, может быть, тоже надо принять энергичные меры?

Майка, ожидавшая своей очереди, радостно принялась за свою часть текста:

– «Говорите по-русски, – крикнул Орленок. – Я не знаю и половины всех этих длинных слов, а главное, я убежден, что и вы их не понимаете!»

Читала она теперь бегло, много, с жадностью, радуясь способности уноситься мыслями в какую-нибудь захватывающую историю.

– «И Орленок нагнул голову, скрывая улыбку. Слышно было, как некоторые другие птицы захихикали», – подхватил Константин Федорович, а потом голосом Дронта продолжил: – «Я хотел сказать следующее, – проговорил Дронт обиженным голосом. – Лучший способ, чтобы высохнуть – это игра в куралесы».

Вот-вот, думалось Грениху, у кого-то сейчас «куралесы», а кто-то отсиживается точно трус. Чувство, что его отстранили нарочно, грызло глотку. Негоже профессору в годах носиться за бандитами, он свое дело сделал, предоставил сведения – наставлял голос разума. Но пропитой баритон бывшего солдата вставлял свои пять копеек: «Пистолет в ванной! Пистолет в ванной!»

К одиннадцати Майка захлопнула книгу и объявила, что «невозможно хочет спать».

Грених сидел в тишине кабинета на диване ровно десять минут, а потом решительно направился в ванную, где под раковиной, теперь ближе – в мешке с алебастром – лежал его браунинг. Он быстро всунул патроны обратно в магазин и защелкнул флажок предохранителя.