После маскарада

Вместо ответа девочка взяла стул, перетащила его к книжному шкафу и, взобравшись наверх, к полкам, которые были под стеклянными дверцами, стала вынимать старые университетские подшивки – не то отцовские, не то его – Константина Федоровича, не то принадлежащие Максиму. Некоторые фолианты под кустарными обложками показались Грениху уж слишком худыми, точно из них выдирали листы, что было вполне возможно. Когда в эту квартиру ворвались ревкомовцы, первое, что они сделали, – принялись топить буржуйку книгами и тетрадями, беря их без разбору все подряд. А потом в течение нескольких лет квартира стояла в полузаброшенном состоянии, здесь ютились бездомные, прятались беглые.

Майка вынимала фолианты, выбирая именно те, что казались тонкими и подвергнутыми вандализму, и складывала их на сгиб локтя. Потом спустилась и протянула их отцу.

«Демонстрация устройства памяти под гипнозом», «О важности разности и сходстве в запоминании, обучении и воспроизведении под гипнозом и без», «Психохирургические манипуляции по методу Буркхарда». Грених обомлел, увидев эту надпись, сделанную тушью трафаретом на кустарной обложке из темно-коричневой юфти. Раскрыв ее на первой странице, он узнал почерк Макса, который умудрялся писать, как три или четыре разных человека: то под одним наклоном, то под другим, потом выписывал буквы прямо без соединительных элементов, иногда строчки его сползали и образовывали волну. Зато зарисовки были идеальными, фотографически выверенными. Грених провел пальцем по изображению правого и левого полушарий, инструментов для трепанации черепа, с горькой улыбкой припоминая, как сосредоточенно работал Макс в дни, когда болезнь приобретала маниакальную форму. Он мог неделю не спать и почти не есть, функционировал, будто заведенная машина.

Переплет сохранил лишь тридцать страниц, остальные были вырваны, а точнее – аккуратно вырезаны тонким ножичком.

Грених поднял взгляд на Майку, посмотрев на нее так, словно это она уничтожила работы своего дяди.

– Что ты смотришь? – ощетинилась девочка, всегда остро реагирующая на любую тень обвинений в свой адрес. – Сколько лет эта комната была проходным двором для любого бродяги. Конечно, такие работы были украдены и небось присвоены кем-то.

– Сейчас никто таких операций открыто не проводит. Это и тогда, во времена Буркхарда, и сейчас считается неэтичным, – и вспомнил прооперированного Куколева. Судя по шраму, что остался на его глазном яблоке, он лег на операционный стол по меньшей мере полгода назад.

– Я интересовалась у управдома, кто мог заходить и брать бумаги моего деда, он сначала отмахнулся – не помнит, потом призадумался и сказал, что какой-то доктор, не то Хорошев, не то Хорошилов, из МГУ приходил, еще когда ты считался пропавшим без вести, в 20-м, кажется, или раньше, просил разрешения взять некоторые книги для университета.

– Хорошев или Хорошилов, – медленно повторил Грених, проведя рукой по щетине. – Не знаю такого. Позволь спросить, а твой источник, о котором ты сообщать не хочешь…

– Не хочу, – отрезала Майка.

– Это не Петя ли случаем? – Грених поднял одну бровь.

Майка насупилась, вытянув губы в маленькую точку.

– Ну, Петя. Только он не знает, что он мой источник. Я его на веришь не веришь беру, а он, как маленький, ведется и начинает все рассказывать.

– И часто ты на Пречистенке бываешь?

– Иногда, но мне не везет тебя там застать.

– Ах, не везет.

Майка улыбнулась одним ртом, изобразив сарказм. Ну что за девчонка, вылитая будущая Цецилия Мироновна, которую, между прочим, боялся весь институт Сербского: как глянет из-под своих круглых очков, ты сам всю душу наизнанку вывернешь без всякого гипноза.

– Почему ты решила, что эти работы дяди Максима и убийства в Трехпрудном имеют что-то общее?

– Они хотят, чтобы так выглядело, раз украли работы и гипноз примазали. Путают все, следы направляют в эту квартиру, к нам домой.

– Кто «они»?

– Те, кто за этим стоит.

– А к приглашению это какое отношение имеет?

– Ну, пап, разве ты не видишь очевидного? Разве не странно, что такое большое собрание вдруг образовалось, когда происходят загадочные убийства, в которых замешан гипноз?

– Так, – Грених вскочил, осознав, что дочь чего-то недоговаривает, – у кого еще ты видела такие карточки?

Майка опять поджала губы.

– У Пети, – недовольно буркнула она и отвернулась. – Но не успела разглядеть, что на его приглашении нарисовано. А еще у итальянца того, который у вас стены палаты все исписал. У него нарисован был кто-то похожий на средневекового солдата со шлемом и копьем. Он даже дал мне подержать карточку. Слово я не разобрала… Кон-кис-ти-дор какой-то.

Грених едва не выругался, захлебнувшись бранным словом, долго кашлял, а потом поднял на дочь покрасневшие глаза.

– Это Петя сказанул про гипноз? Он с Черрути говорил? Они гипноз обсуждали?

– Да, он лишь предположил.

– Как ты его заставляешь сознаваться в таких вещах?