После маскарада

Когда Грених с Петей, вооруженным заплечным мешком, в котором лежали фонарик, складной охотничий нож и веревка – чтобы связать негодяев, как он сам объяснил, шли по направлению к Триумфальной площади, где-то вдалеке куранты на Спасской башне пробили полночь, отыграв несколько нот «Интернационала». Пару лет назад приглашенный специалист набрал на игральный вал революционный гимн и марш «Вы жертвою пали». С тех пор от Кремля в разные часы суток доносились эти успевшие набить крепкую оскомину мелодии. Ночью же, в тихом и неподвижном воздухе, звуки колоколов разносились на километры в округе.

Грених первый подошел к двери театра и дернул ручку – оказалось заперто. Потом дернул Петя. Что за черт? Дернули сильнее – заперто изнутри: и на засов, и на дверной замок. Стали прикладывать уши, прислушиваться, не доносятся ли из зала звуки граммофона, не произносит ли кто патетичных речей. Но нет, тишина. Грених обошел стену театра по Тверской, подняв глаза к окнам, пытаясь разглядеть, не засветили ли внутри электричества, вернулся к Большой Садовой. Думал найти еще какой вход, но весь цокольный этаж был занят табачными лавками да кондитерскими – каждая заперта, не попасть в здание, кроме как через вестибюль.

Грених разозлился и стал шумно барабанить в дверь, пару раз крикнул, чтобы немедля открыли, дескать, это из милиции. Наконец за дверью раздалось шевеление, щелчок замка – видимо, открыли внутреннюю дверь тамбура.

– Кто там расшумелся? – послышалось из-за щели меж створками.

– Милиция. Открывайте, – с внушительной грозностью ответил Грених.

– Так поздно?

– Открывайте, – рявкнул профессор и бросил взгляд по сторонам – не явится ли на шум постовой милиционер, тогда можно будет и его привлечь к взятию проклятого театра. У того и полномочия имелись. Лучше было привлечь милицию, чем терпеть участие Мезенцева.

Он уже собирался послать Петю в соседний участок, как засов за дверью стал со скрипом отползать в сторону, издал стон дверной замок, и Грених увидел перед собой знакомое лицо – здешний сторож, выпивоха Ефим Андреевич – старый, скрюченный, с синими обвисшими щеками и желтушным взглядом, жиденькими волосенками, в плисовой поддевке, – его профессор видел и в тот день, когда приходил на репетицию, и сегодня в толпе перед кондитерской фабрикой.

– Чего расшумелись? – сонно буркнул он. – Это ж какая вы милиция?

– УГРО, – рыкнул Грених, перебив недовольное возмущение привратника. Тот оглядел английский тренчкот профессора, было поверил, но пригляделся к лицу и усмехнулся.

– Знаю я вас как облупленного. Ходят и ходят туда-сюда, туда-сюда, покоя днем и ночью не дают. Между прочим, премьеру на понедельник перенесли из-за убийства той девочки, что в соседнем здании в шоколаде утопла.

– Мы по этому вопросу и явились. Ведите на это проклятое собрание, где девочку удушили, или я сам пройду, тогда и вас под арест к чертовой матери, – Грених оттолкнул сторожа и ворвался в тамбур. Петя только ойкнуть успел. Сторож бросился за Константином Федоровичем.

– Какое собрание? Нет здесь никакого собрания, – кричал он возмущенно вдогонку.

– Как это нет? – Грених бросился открывать массивные дубовые двери на пути к зрительному залу.

Каждая дверь была предусмотрительно прикрыта импровизированным запором – тонкий неотесанный брусок укладывался за круглые, выполненные в виде плоских ракушек, ручки. Профессор отбросил брусок и распахнул дверь. Пространство партера тонуло в темноте и мертвой, гробовой тишине. Он вбежал по паркету к сцене, обмер, глядя перед собой и соображая, отчего это вдруг зачинщики «Маскарада» изменили своим принципам и отменили собрание. Не потому ли, что Фомину пришлось в шоколадном цеху утопить?

Грених вернулся, притворил дверь и уперся тяжелым взглядом в сторожа. Тот стоял, уперев руки в бока, и недобро глядел в ответ своими бесцветными глазками из-под припухших век.

– Я бы попросил объяснить, что здесь происходит? – глухо выдавил Грених.

– Что здесь еще может происходить, мил-товарищ? – взорвался сторож. – Репетиции, представления «всем на удивленье», водевили всяческие. Что еще происходит обычно в театрах?

– В полночь.

– Что – в полночь? Спят все в полночь.

– Что происходило здесь с полуночи до рассвета с четверга на пятницу и с пятницы на субботу?

Ефим Андреевич шмыгнул носом, его лицо приняло выражение равнодушия.

– А, не знаю, это не моя вахта была. У меня с тех пор, как товарищ Мейерхольд из-за границы вернулся, сменщик появился. Два дня я сторожку занимаю, два дня – он.

– Кто такой?

– Почем мне знать? Я его раз видел только, когда все тут показывал.

Грених бросил яростный взгляд на сторожа – понял, что ему просто так ничего не скажут, и полез по старой, забытой привычке за ремень, где у поясницы был заткнут браунинг.

– Дело в том, что здесь сектанты собираются, – увидев его движение, вскликнул Петя, поднял руки, одновременно и останавливая разгорячившегося профессора, и предпринимая попытку вступить со сторожем в диалог. – Погибла девушка!