После осени. Поздняя РАФ и движение автономов в Германии (ЛП)

Я не хотел прекращать борьбу. По крайней мере, именно это я твердил себе и упорно защищался от РАФ.

Я тщательно скрывал свое кризисное внутреннее состояние. Разве это не нормально — опустить руки после стольких лет борьбы? Кризисы — это не падения, а временные нестабильные состояния. Нет причин ставить все под сомнение, все бросать и сдаваться. Так я спасала себя и никому не позволяла заглянуть внутрь себя.

Хеннинг — самый молодой из РАФ. Он приходит на каждое обсуждение. Кажется, ему это нравится. У него есть все стандарты: субъективная воля, двадцать четыре часа борьбы, постоянная революционная самокритика... Он подталкивает Регину и Карин к тому, чтобы заверить их в своей правоте. Они молчаливы. Когда я вмешиваюсь с проверкой, он отталкивает меня: «Смысл в том, чтобы быть кристально ясным в противоречиях. Речь идет о критике ваших коллективных структур, они не революционные, а привычные». Я поражаюсь двадцатилетнему юноше, у которого почти нет опыта. Он постоянно выделяется своей статностью. Когда он говорит, его слова вырезают зарубки в дымной атмосфере, а его мрачные глаза сверкают. Глаза его товарищей смотрят на него благожелательно: Робеспьер! С головы до ног, каждый дюйм: RAF.

Хеннинг — это бесстыдство, скрытая ката- строфа, думаю я, и меня удивляет, что никто другой не видит его таким. Он толкает себя на выполнение задач, которые даже опытному бойцу показались бы сложными. Это нездорово, это неутолимая потребность в признании и борьба за положение. За его топтанием на месте, за его раздутой самоуверенностью и хаотичным политическим сознанием, лишенным всякой независимости, стоит настолько явная проблема, что для меня не понятно, как она может оставаться скрытой от РАФ. Я осторожно поднимаю этот вопрос. Удивленные товарищи спрашивают меня, почему я нападаю на Хеннинга, говоря, что речь идет не о нем, а о нас. В такие моменты мне хочется подражать Бару: На ранних дискуссиях в начале семидесятых, когда он доходил до такой точки, он натягивал шерстяное одеяло на голову в углу и замолкал.