В августе начали созревать вишни. В нашем саду росли три больших, старых вишневых дерева, увешанных золотисто-красными плодами. Я мучился, казалось бы, бесконечными летними каникулами. Было пять часов утра, не совсем холодно, но я дрожал, не спал и все еще не замерз. Я сидел на табуретке в задней части дома, держа в руке потрепанное колено, передо мной стояла ржавая и наполовину обрезанная бочка. Я сидел так уже две недели, отпугивая скворцов. Особенно весной они прилетали большими стаями, как саранча над созревающими плодами. Они были голодными и ссорились, поднимая шум при первой же трапезе. Я громко стукнул по бочке барабаном. Птицы испугались и улетели. Ссора усилилась, она продолжалась весь день. Скворцы привыкли к моим методам их запугивания, они стали смелее и толстокожими, они просто сидели и продолжали задавать вопросы или просто вставали на мгновение, кружили один раз над кроной и опускались обратно. Я бегал под деревом, кричал и хлопал в ладоши, разбрасывал камни и палки между ветками, пока их окончательно не прогнали. Я снова сел на табурет и стал ждать следующего роя, который не заставил себя долго ждать. Если я был внимателен, то начинал барабанить, как только приближалась туча черной птицы, чтобы она в испуге отвернулась, не успев улететь.
Прежде чем она успевала улететь.
У меня была такая работа. Птицы могли сидеть на деревьях и есть столько, сколько им хотелось, но их ревность приводила к диким, громким ссорам, которые были слышны на всю гостиную. Тогда резкий оклик подтолкнул меня к стволу: «Deem, wo biist du, horste nicht de Spreen?».
Сад граничил с одной стороны с новой дорогой Chaussee в сторону районного города, с другой — с дорогой в деревню. Остановка уберландского автобуса находилась прямо у ворот сада. Незадолго до семи собралось несколько человек, чтобы ехать в город.
Я спрятался за стеной дома. Я больше не хотел, чтобы меня видели, и уж тем более не хотел, чтобы меня слышали. Я смотрел на деревья и умолял скворцов не прилетать сейчас.