После отбоя

— Нет, у меня кости твердые, как у мамонта. После производственного отдела планировать легче, знаешь, на какую строительную базу рассчитывать.

Барцевич, как всегда, круто, по-военному, повернулся, шагнул к двери.

Традиционные минуты молчания.

— Семен Иулианович, будут сечь? — очнулся секретарь парткома.

— Непременно. По крайней мере, меня. Костлявая кривая спада производства — обвинительное заключение.

— Почему только вас?

— Железная логика. В прошлом году Скирдов уехал за границу — дела пошли в гору, в этом году Магидов ушел в отпуск — все покатилось под откос. Резонно?

— Пожалуй.

— Не удивлюсь, если на какой-то инстанции я уже подвешен.

— Фатализм?

— Нет, Павел Иванович, я не суеверен. В период войны выбирались из более трудных положений, но там было проще: открытый бой.

2

Монтажник Яша Сибиркин застал Бориса в бытовке кровельщиков, спросил:

— Где Мара?

— Скоро придет. Мы обычно в одно время являемся.

— Значит, ты ничего не знаешь? Мара ушла с работы.

— Как ушла?

— Об этом я тебя спрашиваю, товарищ секретарь! Ушел не только кровельщик, ушел секретарь комитета комсомола!

С этими же вопросами навалились на Точкина Гена Ветров, Юля, Женька.

— Ребята, вам же известно, что я отсутствовал эти дни. Возможно, знает бригадир?..

Бригадир тоже не знал, больше того, он стал уверять, что это трепотня:

— Если бы у нас с такой быстротой шли дела, с какой распространяются слухи, мы закончили бы пятилетку за три года. До начала работы пять минут, подождем.

Мара не пришла. Борис думал: могла заболеть, отлучиться по важному делу в райком комсомола, но не уйти украдкой, не попрощавшись, как делали некоторые, покидая стройку. Мара резко осуждала таких.

Гена Ветров не отставал от Бориса. После работы пошел за ним в комнату партбюро, давил:

— Узнай у Юркина. Не могла она уйти без разрешения комитета комсомола треста.

Направились туда. Кабинет Генриха Четвертого ничем не напоминал резиденцию французского короля из династии Бурбонов, а был похож на заводскую бытовку, где рядом с пальто, шапкой, шарфом модернистской расцветки находились ватник, брезентовый плащ, каска, стеганые штаны, кирзовые сапоги. Только стул за простым столом напоминал о прошлой эпохе: резные ножки, подлокотники, высокая, в готическом стиле спинка выше головы, мягкое кожаное сиденье. Такой же стул стоял по другую сторону стола для посетителей, но приходящие избегали его, тянули от стены простые стулья с дерматиновым покрытием.

Генрих Четвертый, не дослушав вопроса, выпустил словесную очередь:

— Не знаю, не знаю, не знаю! Сами потеряли, сами ищите.

Оказывается, его за день оглушили телефонные звонки, многие интересовались судьбой Мары, и он зло дергал себя за острый подбородок, который так не гармонировал с его широким русским лицом. Это же самая подходящая кандидатура вместо него, не будет же он, лобастый, долго сидеть на этом ветхозаветном стуле. Кому же тогда проворачивать в котлованах бетон, монтировать опоры под электролизные ванны? Удовлетворили просьбу, отпустили девчонку, даже не выпытали: куда, почему, зачем? Сугубо личная просьба оказалась самым могучим аргументом.

— Дубы, дубы — вы и я. Нет, не просто дубы, а мореные! — заключил Генрих.

С тем и ушли кровельщики. Ветров предложил:

— Надо зайти к ней на квартиру.

— Зайди, Гена.

— Мне неудобно, лучше бы секретарю.

— Раз секретаря обошли, значит, он уже не секретарь, — с горечью сказал Борис. — Сходи, Гена, разведай.

Ветров поднимался по лестнице так тяжело, будто подошвы ботинок были свинцовыми, как у водолазов. Вот и знакомая дверь. Он несколько раз протягивал руку к звонку и отдергивал палец, будто надо было нажимать на оголенный провод под током высокого напряжения. Видимо, его топтание на месте было услышано, щелкнул замок, в открытой двери показалась Гелена Ивановна Сахаркевич.

— Гена, вы ко мне? — спросила она. — Ну заходите, заходите, я как раз чаевничаю.

Она заставила Ветрова раздеться, сесть к столу, налила ему чашку чая, придвинула поджаренные ломтики булки. Он выпил одну чашку, вторую, принялся за третью, молчать было уже невозможно, надо начинать разговор, ради которого поднимался сюда.

— Гелена Ивановна, где Мара?

— А я думала, вы пришли, чтобы мне рассказать об этом.

Она протянула Ветрову записку, лежавшую здесь же на столе.