После пламени. Сборник

— Как же так? — я шептал, ни к кому не обращаясь.— Ведь у него отец убит! Неужели он не стоит сострадания?!

— Преступно жалеть того, кто поставил дружбу с Врагом выше уз родства! — ответил мне кто-то. Я не помню, кто это был. И хорошо, что не помню.

Стояла тишина. Те, кто оплакивал гибель Древ, сейчас молчали. Отчаянье Феанора было для них жестокой отрадой.

Тишина. Только — звериный, безумный, разрывающий душу крик.

И жадные взгляды — глазами и осанвэ — вперенные в падшего нолдора.

Потом Феанор встал.

Его лицо было ужасно. В его взгляде была — смерть.

— Будь ты проклят, Чёрный Враг, Моргот, кому пристало лишь это имя!

Казалось, эхо разносит слова Феанора от Эккайи до Пелоров, от Арамана до Аватара.

— Будь проклята лживая твоя дружба, и обманные посулы, и подлое двуличие!

Мы стояли, оцепенев: сила Творения наполняла речь Пламенного.

— Будь прокляты руки, пролившие первую в Амане кровь!

Проклятие оборачивалось пророчеством: «первую». Не — последнюю.

— Будь прокляты цели и стремления твои! Да будет разрушен твой дом, как разрушил ты наш!

Это была война. Война, захватившая всех нас. Уже.

— Будь прокляты все, кто внимал или вонмёт твоим коварным речам!

Ты проклинаешь сам себя, Феанор?!

Несчастный…

13

«Я не предавал нашей дружбы».

Я поверил ему.

Сразу.

Я видел, что он не лжёт.

Но если он не предавал, выходит…

Да. Я понял это теперь с беспощадной ясностью.

Я ошибся. Страшно. Непоправимо.

Ниэнна была права. Я погубил того, кому предложил помощь и дружбу.

Пусть и не желая этого — какая разница.

И если в гибели почти всего моего народа были виновны враги, то на сей раз ответственность лежала на мне. Полностью.

Тот, кого я уже не осмелился бы назвать другом, лежал, закрыв глаза и с трудом сдерживая слёзы, но мне нечего было сказать ему. И искупить свою вину — нечем.

В какое-то мгновение я пожалел, что балроги помешали Паучихе добить меня. Но приступ малодушия прошёл почти сразу: я не один, есть те, за кого я в ответе, моя жизнь не принадлежит мне.

Знаешь ли ты, Феанор, что ты уже отомщён? Потому что мне теперь жить — с этим. Я не могу даже прощения у тебя попросить — то, что я сделал, нельзя ни простить, ни исправить.

Что же теперь остаётся? То, что и прежде. Взвалить на себя ещё одну тяжесть и идти. Идти дальше. Не колеблясь. Не оборачиваясь.

Идти.

14

Мелькор молчал, невидяще глядя прямо перед собой. Слов не было, и тогда он просто открыл Пламенному своё сознание.

«Да,— отвечал Феанор, не очень понимая, говорит ли он вслух или мысленно.— И я больше никогда не вспомню о мести за отца — потому что даже в самом яростном гневе я не мог бы измыслить для тебя лиха большего, чем то, которое тебя постигло.

Мы хотели причинить друг другу самую сильную боль. Мы сполна сделали это. Мы были безумны в наших стремлениях, безумно жестоки и безумно удачливы. Мы с тобой наказаны самым страшным: осуществлением всех наших замыслов. Мы с тобой обрекли друг друга на то, что хуже смерти.

Мы оба сумели прозреть. В этом — кара нам обоим. Но в этом может быть спасение другим.

Мелькор, довольно о прошлом. Надо успеть исправить хоть что-то.

Надо остановить войну».

— Надо остановить войну,— эхом откликнулся Темный Вала, и взгляд его прояснился.— И мы остановим её.

Он всё же помолчал ещё немного, собираясь с мыслями: слишком силён был удар. Даже для него. Наконец, снова повернул голову к нолдору:

— Феанор, мне предстоят переговоры с Маэдросом. Я должен знать, что произошло там, в Амане. Во всех подробностях. Почему тэлери не хотели давать корабли — они ведь никогда не были мне друзьями? Что именно говорил Намо? Почему ты расстался с Финголфином? О каком предательстве говорил?

Феанор медленно провел руками по лицу, сжал виски: