После пламени. Сборник

Гвэтморн лежал в горне. Нолдо раскачивал ножные мехи, раздувая жар.

Металла было очень мало. Феанор знал, просто — знал, что венец должен охватывать весь лоб, виски, закрывать затылок. Этого слитка не хватит. На сплошной венец не хватит. Что ж, ажурный — это даже красивее.

«Я — гордость,— говорил ему гвэтморн, раскаляясь.— Я превыше всех. Некому в Эа сравниться со мной. Я счастлив этим».

«Некому в Эа сравниться со мной!»,— отвечал Феанор.

Металл багровел, и Пламенному казалось, что раскаляется он сам, что его стремления и помыслы, которые он таил в глубине души, сейчас живым огнём текут сквозь него, текут вовне.

«Я — вечное движение,— говорил гвэтморн.— Я — вечный поиск. Вечная цепь вопросов. Путь наощупь».

«Я — вечный поиск»,— отвечал Феанор.

«Я — осторожность, недоверчивость, хитрость».

«Я — недоверчивость»,— отвечал Феанор.

«Я — одиночество. Холод. Путь без опоры. Опора лишь на самого себя».

«Опора лишь на самого себя»,— отвечал Феанор.

«Я — власть. Сила, которая может покровительствовать — и быть жестокой».

Феанор отошел к стойке с инструментами, выбирая подходящий молот.

«Я — власть!».

Феанор не слышал.

«Я — сила, уничтожающая всех, кто идёт против меня!».

Феанор выбрал молот, бросил гвэтморн на наковальню, примерился…

Звон.

По мастерской прокатился первый долгий глубокий звон.

9

Звон.

Чистый, долгий, глубокий звон. Словно эхо большого колокола.

Я на миг даже отвлекся — так красив был звон, с которым Рингиль, вылетев из руки моего брата, упал на зеркало мраморного пола.

Но я отвлёкся не больше, чем на миг.

Остриё Рока Огня на волос не доставало горла Финголфина.

Тишина.

Я вслушивался в неё, как в прекрасную музыку, я вбирал её в себя, как в жару пьют воду,— потому что в этой тишине была моя сила.

Потому что эта тишина сказала мне: ТЫ МОЖЕШЬ ВСЁ.

Десятки нолдор застыли, позабыв дышать; отец, бледнее статуи, замер на троне — и я ощутил, что сейчас судьба их всех в моих руках.

Всех. Не только глупца, именующего себя Мудрым.

Я сейчас действительно мог всё. Я мог приказать отцу — и он бы выполнил мою волю, не раздумывая.

Собственное могущество кружило мне голову.

Но я не хотел власти. Я хотел мести.

— Итак, братец,— гулкое эхо подхватывало мой голос,— ты очень хочешь смотреть на меня свысока. Хорошо. Давай. Подними голову повыше.

Ненависть в глазах Финголфина сменилась ужасом, когда я чуть повернул меч и лезвие едва коснулось его под подбородком. Непроизвольно он отклонил голову назад.

— Выше, братец, выше.

Я продолжал медленно поворачивать меч. Затылок Финголфина всё глубже вжимался в плечи.

— И ещё выше,— почти ласково сказал я, ставя меч ребром.

Шея и подбородок принца нолдор превратились в единую линию.

— Вот так. Приятно ли тебе смотреть на меня свысока, брат?

Я видел, как бьётся у него на шее голубая жилка.

10

Звон.

Мелькор и сам не знал, насколько соскучился по работе. Не по Творению даже, а по такой вот работе — руками. Чтобы — как Воплощённые. Вдыхать горячий воздух, пропитанный запахом металла и угля. Видеть, как летят из-под молота красные брызги окалины. Чувствовать, как через правую руку — от плеча к пальцам — течёт Сила. И молот становится продолжением руки. Каждый удар безошибочно точен. Каждый удар — ласка и утверждение власти. Каждый удар — воплощение Музыки.

Металл поёт — молот отвечает ему.