После пожара

Я смотрю на него и не вижу во взгляде лжи, лишь озабоченность тем, что сегодня беседа свернула куда-то не туда.

– Доктор Эрнандес говорит чистую правду, – подтверждает агент Карлайл. – Целью моего участия в этих сеансах было расспросить тебя как можно подробнее о жизни внутри Легиона, чтобы лучше понять, как все происходило. Подтвердить наши подозрения – да, но и услышать от тебя то, чего мы не знали. Честное слово.

– Ладно, – киваю я. – Верю.

– Спасибо, – благодарит агент Карлайл.

– Все равно не понимаю. Не понимаю, как они могли сидеть сложа руки, зная, что людям причиняют боль.

– Если тебя это утешит, то знай, что на Базу был тайно внедрен наш человек, – сообщает агент Карлайл. – На случай, если ситуация полностью выйдет из-под…

– Агент Карлайл! – одергивает его психиатр.

Наморщив лоб, я смотрю на своих собеседников, потом тумблеры в голове щелкают, и до меня доходит, что как минимум в одном отец Джон был прав.

– Нейт, – высказываю я свои соображения. – Вы имеете в виду Нейта.

Агент Карлайл сверлит меня долгим взглядом, затем кивает.

До

Мы с Нейтом идем вдоль восточной границы Базы. Высота забора – почти четыре метра: между толстыми деревянными столбами, врытыми в землю, натянута металлическая сетка, а сверху накручена колючая проволока, острые шипы которой топорщатся во все стороны. Забор был укреплен и наращен в высоту после Чистки, и поддержание его в порядке – один из важнейших пунктов в общем перечне работ. Животные делают подкопы, сломанные сучья пропарывают сетку, так что починка забора ведется почти ежедневно.

На западе солнце быстро клонится к горизонту, наполняя небосвод волшебным лиловым светом. Весь день я провела на четвереньках: выпалывала сорняки на огороде, поэтому взмокла и устала, потный лоб в разводах грязи, волосы липнут к шее. В общем, идеальный образ для того самого дня, когда Нейт решает пригласить меня на прогулку после того, как колокол на часовне возвестит об окончании работы.

Раньше мы гуляли довольно часто, однако в последнее время все идет вкривь и вкось. Минул почти месяц с тех пор, как на Эймоса напали в Городе, но такое ощущение, что многим членам Легиона по-прежнему не по себе; люди как будто боятся, что этот случай – предвестник чего-то еще, вероятно чего-то более страшного. И даже отсюда, стоя практически на самом большом удалении от соседнего с часовней барака, я слышу кашель Хорайзена.

Все, можно сказать, дожидаются его Вознесения – в то, что Хорайзен поправится, уже никто не верит, сколь бы жарко ни молились. И хотя выразить это вслух ни один из нас не осмелится, вполне очевидно, что, когда Хорайзен все-таки Вознесется, многие Братья и Сестры испытают большое облегчение. И, думаю, я могу их понять. Слушать, как кто-то умирает, тяжело, особенно если умирает близкий человек.

Нейт останавливается и постукивает костяшками пальцев по деревянному столбу. Вид у него рассеянный, словно он о чем-то задумался.

– По монетке за каждую думку? – говорю я.

Он улыбается, потому что это наша с ним старая шутка.

– Боюсь, разоришься.

– Все нормально? – интересуюсь я. – Какой-то ты молчаливый.

– Да вроде все в порядке, – пожимает плечами Нейт. – А ты как?

– Хорошо.

– Скучаешь по маме?

Я вытаращиваю глаза и непроизвольно роняю челюсть. Смутно понимаю, что выгляжу нелепо, однако ничего не могу с собой поделать, ведь вопрос, такой опасный и такой неожиданный, заставил мой мозг лихорадочно искать адекватный ответ.

Нам категорически запрещено даже упоминать бывших Братьев и Сестер, изгнанных из Легиона; мы обязаны делать вид, будто их не существовало вовсе. Спроси у меня об этом не Нейт, а кто угодно другой, я бы восприняла вопрос как неуклюжую попытку меня подставить, решила бы, что задающий его всерьез намерен донести на меня Центурионам, если только я глупо попадусь на эту удочку.

Однако Нейт не поступил бы так со мной, просто не поступил бы. Поэтому я решаю прямо ответить на прямой вопрос, и, значит, нужно подумать о маме, а я, признаться, вспоминаю о ней не сказать чтоб часто. И не потому, что это запрещено – в последнее время запреты волнуют меня куда меньше прежнего, – а потому, что думать о маме до сих пор больно, и эта боль такая сильная, что я с ней уже практически смирилась.

– Вопрос в лоб, – замечаю я.

– Извини, – говорит Нейт. – Не отвечай, если не хочешь.

– Да нет, все нормально. Конечно, скучаю. Еще как.

– Жаль, что я не успел познакомиться с твоей мамой. Думаю, она бы мне понравилась.

Я улыбаюсь. Понятно, что Нейт старается проявить вежливость, а я не собираюсь оспаривать то, чего не знаю точно, хотя и не уверена, что мама действительно бы ему понравилась. Не всем она нравилась.

В том числе тебе самой, шепчет внутренний голос. Во всяком случае, временами. Я морщусь и мысленно велю голосу заткнуться.

– Ее изгнали за год до моего вступления в Легион, верно? – уточняет Нейт. Я киваю. – Выходит, ты живешь без нее уже почти три года?

Боже правый, неужели так долго?

– Ну да.