После пожара

– Ты веришь тому, что о ней говорят люди? Что она была еретичкой?

Я медлю с ответом, потому что судить о ереси имеет право только отец Джон, и даже разговоры на эту тему могут быть признаны еретическими, если ляпнуть что-нибудь не то. Но я доверяю Нейту и хочу поговорить о маме. Я очень долго не говорила о ней вслух.

– Они нашли ее дневник, – рассказываю я. – Записи в нем были ересью, как ни крути.

– И?

– Получается, она была еретичкой. В понимании отца Джона, как минимум.

Нейт кивает.

– А в твоем?

– Что – в моем? – хмурю лоб я.

– В твоем понимании. Как ты определяешь ересь?

– Никак. – Я лгу, несмотря на все доверие, потому что некоторые вопросы такие сложные, что я не могу что-то однозначно решить даже для себя.

– Ладно, – говорит Нейт. – Не будем углубляться. Предлагаю сменить тему.

С разочарованным выражением лица Нейт начинает удаляться. Я делаю глубокий вдох, но остаюсь на месте. Пройдя несколько шагов, Нейт оборачивается и недоуменно глядит на меня.

– Ты идешь?

– Спроси еще раз, – прошу я.

– О чем? – прищуривается он.

– О моей маме.

– Хорошо. – Нейт подходит ко мне. – Ты считаешь свою маму еретичкой?

– Да, – отвечаю я. – Думаю, если когда-то мама и верила в Легион, то утратила свою веру задолго до Изгнания. Может, после Чистки или после смерти папы, а может, ее никогда и не было, этой веры. – Нейт молчит и лишь смотрит на меня ясными зелеными глазами, но меня уже не остановить, ведь, если отпер дверь, которую следовало держать запертой, нужно войти внутрь, что бы тебя там ни ждало. – Знаю, мне нельзя вспоминать о ней, и, наверное, она заслужила Изгнание – по тем правилам, по которым мы все здесь живем, но… Нейт, я считаю, что она не сделала ничего плохого. Раньше считала, а теперь – нет. Это ужасно, да?

К глазам вдруг подступают слезы. Отчасти из-за нарастающей паники: если я ошиблась в Нейте, то только что добровольно сдала себя с потрохами и сидеть мне в ящике до скончания веков. Но есть и другая, главная причина моих близких слез: неудержимая волна облегчения. Я так долго хотела высказать это вслух, что слова обрели физическую тяжесть и превратились в камень на шее.

Нейт подходит еще на шаг ближе.

– Нет, – вполголоса произносит он. – Это не ужасно, совсем не ужасно. Но пообещай мне, что ты больше никому не скажешь того, что сказала мне. Обещаешь?

– Обещаю, – киваю я.

– Вот и хорошо. Мунбим, другим Братьям и Сестрам доверять нельзя. Никому нельзя доверять, кроме меня.

– Ясно, – говорю я, однако эти слова и заключенная в них страшная правда пронзают меня, будто скальпель. Слезы вот-вот брызнут из глаз.

Заметив это, Нейт ободряет меня суровой улыбкой.

– Не плачь. Все будет хорошо.

– Как? – спрашиваю я, и голос мой дрожит. – Как вообще что-то может наладиться?

– Господь благ.

– Нейт, я в это не верю.

Ересь, шепчет мне внутренний голос, но не с осуждением, а почти с гордостью.

Нейт указывает на колючую проволоку поверх забора:

– Зачем она здесь?

– Чтобы внутрь не пробрался враг, – автоматически выпаливаю я.

Улыбка Нейта становится еще шире.

– Речь истинного Легионера. А если подумать?

– Не знаю, – говорю я, хотя на самом деле знаю. Просто хочу, чтобы он сам сказал это, потому что я боюсь.

– Чтобы мы не выбрались наружу, – произносит он. – Ты, я и все остальные.

Я недоверчиво качаю головой: пускай за годы, прошедшие после Изгнания моей мамы, я сделала точно такой же вывод, но убеждения, которые в меня вбивали с самой Чистки, слишком сильны, чтобы отринуть их за одно мгновение.

– Любой может покинуть Легион, если захочет, – упрямо говорю я. – Здесь никого не держат.

– В Лейфилд разрешается ездить только Эймосу, – напоминает Нейт. – Всем остальным покидать Базу запрещено. И когда в последний раз кто-то уезжал отсюда по своей воле?

– Сразу после Чистки.

– Правильно, – кивает Нейт. – Те, кто поддерживал отца Патрика. Думаешь, отец Джон сильно сожалел об их отъезде?

– После оглашения Третьего воззвания тоже многие уехали, – стою на своем я.

Нейт снова кивает.

– Люди, которые ясно дали понять, что не намерены подчиняться новому правилу, и которые почти наверняка создали бы проблемы, если бы остались. Не реши они сами покинуть Легион, отец Джон приговорил бы их к Изгнанию меньше чем через месяц, гарантирую.

– Но моя мама…

– Твоя мама была еретичкой. – Нейт морщится, выговаривая это слово. – Ее обвинили в отступничестве, только на самом деле преступление было не в этом.

– Как это? – хмурюсь я.

– Изгонять кого-то за вероотступничество – так себе идея, поскольку в этом случае вера – нечто такое, что можно утратить, – объясняет Нейт. – Если бы отец Джон знал, как переубедить твою маму и вернуть ее в ряды верных Легионеров, он сделал бы это любой ценой.

– Так почему же он не попытался? Из-за того, что она ему наговорила?

– А что она ему наговорила? – хмурит лоб Нейт.