После праздника

А что делать, как делать? Чем замаливать, замаливать для чего? Другие родители детей разве не наказывают? Наказывают, потом про себя винятся, стараются посдержаннее быть и снова взрываются, выходят из себя, радуются, делая подарки, и тут же дивятся детской неблагодарности: постоянные разочарования — воспитание детей. В себе, кстати, тоже. Сорвались или, напротив, поддались слабости, сгоряча поступили, пошли на баловство: все неправильно, начать бы сначала, когда еще будущее только намечалось, лежало, спало в кроватке крохотное, не испорченное пока ничем, никем существо.

А тут… Почему же  д р у г и е  дети… Ведь и не за что в общем себя винить, хотя вина, разумеется, всегда найдется. Всегда есть трещинка, заковырка в любой семье. А ребенок, не любой, твой собственный, трещинку эту, почти незаметную, отыщет, расковыряет, — и нет уже покоя, щель растет, качнулись стены, фундамент заколебался…

Потом Наталья вышла замуж. Это уже Вера лично могла наблюдать — свадьбу пышную, шумную, Наталью в кремовом кружевном длинном платье, смуглого ее жениха с узкой щеточкой усов: без усов не запомнился бы.

Через полтора месяца Наталья вернулась. Снова дом загудел. Мать Натальина впервые выглядела смущенной; Наталья — нет.

Сбросив туфли, сидела на диване у Веры, болтала. Вера слушала. Уже понимала: рассказчица Наталья блестящая. Рассказывала, как ехала в метро, ее спросили, она ответила… Вера от смеха изнемогала. Казалось, стоит Наталье выйти из дома, и самые обыкновенные, замороченные спешкой, заботами граждане точно выхватывают из-за пазухи заранее написанный текст, роль, чтобы достойно ответить, отреагировать на Натальины реплики, соответствовать ярко, весело разыгрываемому спектаклю. Вера слушала и думала про себя: почему со мной ничего подобного не случается? Люди, что я встречаю, чаще всего скучны — оттого что я скучная? И даже если глядеть со стороны, рядом тоже мало что любопытного происходит — или не вижу, не умею глядеть? В густой, слепленной плотно и зацепенелой поодиночке толпе ощутить интерес к окружающим и не стесняться его обнаружить, тут, помимо независимого нрава, юмора, еще качества нужны. Душевная щедрость? А щедрость такая возможна рядом с черствостью, эгоизмом?

— Ты интересуешься, почему я от мужа сбежала? — Наталья спросила улыбаясь. — Потому что оказался он совершенно бесцветен, туп. И спать ложился — представляешь? — в полосатой пижаме!

В пижаме — ну и что? А туп, так что же раньше смотрела? А теперь ему каково? А твоим, его родителям, всем, кто гулял на твоей свадьбе?

Ерунда, наплевать, что думают, говорят другие? Но существует же репутация, образ твой в глазах других людей. В данном случае, ладно, личное, как говорится, дело. Но ты же всегда так, во всем. И не то даже важно, что не прощают, злословят. Ты, может, и права, но правы и они. Не в сплетнях своих, разумеется. А потому, что человек, держа в сознании мнение о нем других людей, дорожа этим мнением, в ы н у ж д е н, бывает, делать хорошее, а не дурное, поступать благородно, а не по-подлому, выбирать иной раз то, что труднее, опаснее, но лучше, чище, — и верой такой, если хочешь, воспитывается в человеке порядочность, честь.

Но и в тот раз Вера смолчала. То есть высказалась не о том, не так:

— Он же, говорят, твой муж, способный, защитил уже диссертацию. И родители у него… в высотном доме квартира — разве не так?

— Так, — Наталья подтвердила мрачно. — А я что, бездомная? Мне, что ли, некуда деться? Ведь не выгонят, коли вернулась. — Подняла суженные, злые глаза. — А ты бы попробовала, сама бы попробовала с нелюбимым жить.

Пробовать нечто подобное Вера не собиралась, пока и в мыслях не было. А уж вышла бы замуж, родители ее наверняка не заказывали бы в ресторанной кухне блюд, от которых столы ломились, так что и превеликое множество гостей не могло осилить даже половины; и родители жениха не оказались бы в этом застолье как отрезанные: симпатичные вроде люди, но иной круг. А жених… Что жених? С усиками, правда, но если толковый, зачем же швыряться? Не любила? Ну, а если он — л ю б и л?

Вера в своих еще робких, девичьих знаниях чувствовала себя умнее Натальи, прозорливее. Да если  т е б я  любят, это ведь  у ж е… если и не полное счастье, так почти. Почти… а кто знает, целиком оно кому-нибудь выпадает? Ждать, капризничать — не прогневаешь ли судьбу?

Тоже был для Веры урок, из чужого, ошибочного, как она полагала, опыта. Ах, не любила! Разлюбила! Но тут уж у кого какие представления о любви. А подладиться пробовала, искала хорошее, пыталась закрепиться? Рвать, убегать при первом малейшем разочаровании куда как просто. А ты погоди, вживись, сплетись, и вот уже семья, пара, муж с женой в своем доме, а недостатки, неправота — в домах у других.

Не романтично, мало лирики? Ну что же, Вера Натальиной  л и р и к о й  наперед сыта оказалась. Созрело и обвинение: Наталья ее, Веру, обобрала, охолодила прежде времени, отняла охоту к  п о р ы в а м, воспользовавшись всем этим сама.